"Король" с Арбата
Шрифт:
– Ну ладно, иди к ребятам.
– А керосин, Нонка?
– Иди ты со своим керосином… Все равно знаю, что меньше покупаешь. Мама заметила, да молчит. Все на свое кино. Катись!
– Чего ты такой, Алешка?- спрашивает Женька.
– Да вот насчет керосина…
– Чудак,- говорит Мишка,- керосин же сразу по уровню заметят. Лучший вес… картошка… Только потом сам чисть и тоньше срезай.
– А мне Валька Дзынь рассказывал,- делится Славик,- купил крыжовник, побрил его настоящей бритвой и получился
Мы все хохочем. Мишка громче всех…К концу подходят наши каникулы. Еще денек, и все. Снова в школу.
***
…Окончился наш короткий отдых. Еще полдня и ночью снова выступаем на передовую. Сейчас до нее совсем близко. Грузовики уже не потребуются. В клубе от приглушенных взрывов снарядов начал подрагивать занавес с серебряными звездами.
Григорий Иванович появляется хмурый, сумрачный. Проверил наше оружие, снаряжение. Отругал Женьку за стертую складкой портянки ногу.
По улице села медленно тянутся повозки, машины с ранеными. В них бойцы все больше в синих брюках: ленинградский комсомольский добровольческий.
И вот мы снова в окопе.
Окоп совсем свеженький, необстрелянный. Никаких полочек для патрон, никакой маскировки.
На дне окопа Пончик нашел девичью косынку, а я - Туфельку с оторванной подошвой.
Григорий Иванович поясняет.
– Девчата наши копали. Студентки из Москвы.
По рукам от бойца к бойцу пошли вдоль окопа косынка и эта рваная туфелька.
Не знаю, кто что подумал. А мне вспомнилась Лидочка.
Впереди окопа снова деревня. Там опять фашисты. Изредка посылают мины, и больше ничего. Наверное, готовятся к атаке.
Мы тоже готовимся. У нас в окопе появились бронебойщики с длинными противотанковыми ружьями. Связисты протянули к нам телефонный провод. Новенькие станковые пулеметы густо замаскированы вдоль всего окопа. Около них спокойные, неторопливые, знающие себе цену пулеметчики-кадровики.
Пулеметы застыли стволами в сторону деревни.
Даже невооруженным глазом видны тропинки, что петляют от изб до дверей белого здания с большими окнами. Наверное, это школа. Каждое утро шагала с книжками по этим тропинкам детвора. Каждое утро до двадцать второго июня. А сейчас у них каникулы. И неизвестно, когда они кончатся.
Если смотреть в бинокль и четко его настроить - видно, как заросли тропинки. Где же вы, мальчишки и девчонки из этой школы? Или в подполах прячетесь, а может, ушли с родителями к партизанам? В одном окне что-то темное, круглое. Может быть, глобус? А что же сейчас в этой школе?
***
В
Гога рассказывает, как он много читал, какие он делал выписки из классиков, в каких побывал театрах и даже успел посетить какую-то выставку, где любовался чудесными полотнами.
– Какими полотнами?
– спрашивает Женька.
Гога говорит, что вот так вдруг сразу ему не вспомнить. Нужно подумать.
– Так,- говорит Пелагея Васильевна,- кто еще расскажет о своих каникулах?
Встает Лариска. Она рассказывает нам, как попала на «закрытый концерт». Там сидели очень большие люди с папиной работы, и для них пел очень известный тенор.
Женька фыркает. Пелагея Васильевна хмурится.
– Так, хорошо,- говорит она, - кто еще? Класс молчит, переглядывается.
– Вот ты, Алеша?
– спрашивает Пелагея Васильевна. Женька меня толкает: мол, вставай.
– А у нас, Пелагея Васильевна, чечетка на фанере была и еще одна девочка здорово читала из «Княжны Мери». А вообще мы построили киносъемочный аппарат, и у нас теперь есть пленка и сценарий. И еще, Пелагея Васильевна, Наташа из райкома письмо прислала, говорит, что нас всех примут в комсомол.
– Подожди, Алеша,- садится она за нашу парту,- какая чечетка? Какая фанера?
Тут Женька, Лидочка, Мишка. В общем, все начали в один голос. Я хочу объяснить, а они сами объясняют.
– Вот письмо, Пелагея Васильевна, почитайте!
– Ну-ка, потише, ребята,- говорит она и разворачивает письмо.
Я угадываю, где она читает. В каком месте? Вот сейчас до конца дойдет. А может быть, не все поймет? Встала, пошла к своему столу, пенсне сняла и сразу какая-то не такая. Сидит, мелом руки пачкает.
– Вот вы и выросли,- просто говорит она. Потом долго доску осматривает. А на этой доске царапин, зигзагов полно. Когда-то она была совсем новенькая, а потом мы ее мелом расчертили, замучили. Одни из нас несмело елозили, другие громко точки ставили. Сколько на ней на переменках разных карикатур рисовали. Потом тряпкой сотрем и вроде все хорошо. Правда, мел исчезает, а царапины - никогда.- Вот вы и взрослые,- повторяет Пелагея Васильевна. И крошится мел на ее все то же новое платье.- Миша,- говорит она,- давай-ка к доске.
Мишка у доски. То на нас, то на доску спокойно смотрит и выжидательно на Пелагею Васильевну.
– Пиши, Миша, пишите все: «Как я понимаю мужество?»
Мишка на носки привстал, пишет. У самой верхней планки старается.
– Большой ты, Миша, стал,- говорит Пелагея Васильевна.
Мишка молча согласился. Ждет, что дальше.
– Объясни, что написал?
– Значит, так,- начинает Мишка,- ну, мужество - это, значит, когда тебе очень трудно, а ты…
И замолчал наш Мишка.