Король терний
Шрифт:
Горгот шумно втянул грудью воздух и сказал:
— Они будут служить.
— Что? — Я не сразу понял. — Почему?
Лежавший на полу тролль перевернулся, поднялся на ноги и отошел к своему компаньону.
— Они солдаты, — сказал Горгот. — Они хотят служить. Для этого их сделали.
— Сделали? — переспросил я, не спуская глаз с троллей, готовый в любую секунду выхватить меч и защищаться.
— Так записано в их сердцевине, — пояснил Горгот.
— Ферракайндом?
— Очень давно, — сказал Горгот. —
— Их создали Зодчие? — спросил я, сжигаемый любопытством.
— Может быть — до, а может быть — после. — Горгот пожал плечами.
— Они дети Гренделя, — сказал Синдри. Вид у него был такой, словно все происходящее ему снилось. — Созданные для войны из пепла Рагнарека. Они ждут здесь последней битвы.
— Они знают, кто прорыл эти тоннели? — спросил я. — И куда они ведут?
Горгот помолчал, затем сказал:
— Они умеют только сражаться.
— Это тоже неплохо, — усмехнулся я. — Ты разговариваешь с ним мысленно?
Горгот снова меня удивил.
— Да, кажется, так, — ответил он.
— Ну и что дальше? — спросил Синдри, переводя взгляд с одного тролля на другого и пальцами поглаживая острие топора.
— Мы возвращаемся, — сказал я. Мне нужно было кое-что обмозговать, а это комфортнее делать под крышей у герцога, нежели на ветру у жерла вулкана или глубоко под землей в зловонных пещерах троллей.
— Горгот, скажи троллям, что мы вернемся, и пусть о встрече с нами помалкивают. — Я посмотрел на троллей, пытаясь представить, какой хаос и разрушение они способны учинить на поле битвы. Пожалуй, ужасные.
— Уходим, — сказал я.
«И посмотрим, насколько изменились наши перспективы после восхождения на вулкан».
19
ЧЕТЫРЬМЯ ГОДАМИ РАНЕЕ
Леса в Дейнло имеют свою отличительную особенность: сосны растут так густо, что днем здесь неизменно сумеречно, а ночью — непроглядная темень, без разницы, есть луна на небе или нет. Настил из опавших игл глушит шаги человека и топот копыт лошадей, слышно только, как сухие ветки царапают живую плоть. В таком лесу нетрудно поверить в любые россказни о гоблинах. Оказавшись вновь на поверхности, начинаешь понимать, что только с топором лесоруба, а вовсе не с боевым топором, человек станет хозяином этой земли.
Мы возвращались в дом герцога Аларика на рассвете, когда просыпались и кричали петухи, а длинные тени ложились на траву, будто спешили указать нам дорогу. Утренний туман клочьями висел вокруг деревьев, клубился и разлетался там, где ступали лошади. Несколько слуг сновали между главным домом и кухонными постройками, мальчишки, подручные конюха, готовили лошадей, из ближайшей деревни приехал пекарь на телеге, доверху нагруженной хлебами.
Двое мальчишек взяли наших лошадей и повели к конюшне,
Дождь усилился, камни заблестели от влаги. Хорошее слово — «блестеть». Блестят серебряные цепи на рождественском дереве, блестят губы, жаждущие поцелуя, роса на паутине, капельки пота на женской груди. Блестеть, блистать, лететь, летать… Твердить так, пока не исчезнет смысл. И даже без смысла блеск остается. Дождь заставил серые камни блестеть. Не сверкать искрами, не сиять блестками, просто желоб, по которому с журчанием текла грязь, блестел, и листья кружились в быстром потоке, устремляясь в темные голодные каменные глотки. Пронеслась соломинка, тонкая, прямая, как каяк в пенящемся потоке, ее раскачивало, она нырнула на дно, всплыла, покружилась и скрылась.
Иногда мир замедляет свое кружение, и ты начинаешь замечать малое, будто застыл между двумя ударами сердца вечности. Мне показалось, что я уже испытывал нечто подобное раньше. С Корионом, с Сейджесом, даже с Джейн. Дождь принес с собой свежесть. Интересно, если я встану в поток, смоет ли дождь серость с моей жизни, заставит ли ее блестеть? Если я встану, раскину руки и подставлю дождю лицо? Пусть он омоет меня и сделает чистым. Или моя грязь слишком глубоко въелась в мою кожу, плоть, сердцевину?
Я вслушивался в шум дождя — капли падали с легким частым стуком, мерно барабанили, шелестели. Вокруг меня суетились люди, стремясь скрыться от дождя, снимали седельные сумки и прочие пожитки и словно не замечали, что я вышел за пределы бытового круга. Словно они не чувствовали этой границы.
Райк, запинаясь и протирая заспанные глаза, вышел из дома.
— Господи, Райк, ты за такое короткое время успел отрастить бороду? — воскликнул я.
Райк пожал плечами и почесал обильную щетину.
— Все как в Риме: с волками жить — по волчьи выть.
Я пропустил мимо ушей его образные выражения совмещенные с безобразными познаниями в географии и задал вопрос по существу:
— Ты чего в такую рань поднялся? — В любом походе Райк просыпался самым последним и вставал только после тычков и пинков.
Вместо ответа Райк поскреб затылок. Синдри вернулся с конюшни и положил мне руку на плечо.
— А борода ему к лицу. Мы сделаем из него настоящего викинга!
Райк нахмурился.
— Она сказала, что будет ждать на том конце озера.
— Кто сказал?
Райк снова нахмурился, пожал плечами, развернулся и вошел в дом.
Я посмотрел в сторону озера. У дальнего берега за пеленой дождя я разглядел подобие юрты, пожелтевшей от времени, над которой поднималась тонкая струйка дыма. Из шатра вышла незнакомая женщина.
Синдри тоже повернул голову.
— Это Икатри, вельва с севера. Она редко приходит. Я видел ее дважды в детстве.