Король трассы
Шрифт:
5
Была такая тяжелая ночь, будто мучил во сне кошмар, а ты никак не можешь проснуться. Никто почти в поселке не спал, всюду светились огни, и по улицам всю ночь шли люди — до больницы и обратно, и снова до больницы.
В приемной угрюмо и терпеливо сидели шоферы, давние товарищи Зиновия, плотники, монтажники, арматурщики. Даже служащие из конторы приходили и передавали фрукты, освежающее питье, шоколад. Жена Прокопенко, повариха Федосья Ивановна, принесла для Зиновия любимый его пирог с яблоками и, смутившись,
— Будет тебе, мать! — расстроенно оборвал ее один из рабочих. — Будто кто слово сказал бы, если и из общей. Тут бы кровь свою с радостью для такого парня отдал!
Многие в эту ночь приходили в больницу и спрашивали: не нужна ли для Зиновия кровь или кожа? Бригадир Анна Кузьминична по-матерински всплакнула в приемной.
— Клоун не стоит того, чтоб из-за него страдал хороший, нужный человек.
— Вот и Глухов как раз так рассуждал! — язвительно заметил Костя Танаисов. У мужчин так и «кипело» на Глухова, а женщины почему-то больше ругали Клоуна.
Утром, когда я вышел на работу, меня ласково прогнали.
— Ты же его друг, может, понадобишься ему, — сказал сварщик Барков. Иди, мы заменим тебя. Тяжело ему сейчас… Сиди возле него!!!
Заменили и отца. Мы с ним по очереди дежурили у постели Зиновия, а то и оба вместе.
Зиновия уговаривали решиться на ампутацию. Сначала мой отец, потом Сперанский, врачи, инженер Прокопенко. Я не уговаривал. Просто не мог выговорить: согласись, чтоб тебе отрезали обе руки. Не знаю, согласился бы я сам на это? Таня больше не приходила в больницу.
К вечеру у Зиновия поднялась температура — грозный признак. Он изменился неузнаваемо. Не то что он исхудал или другие какие признаки болезни, но изменилось выражение самого лица. И это меняло его так, будто на койке лежал не Зиновий, а совсем другой человек. Может, и я вместе с ним изменился? Потому что он внимательно рассмотрел меня и вдруг сказал:
— Не переживай так, Мишка… Медведик! Что ж поделаешь? — Лихорадка сделала его говорливым. — Помнишь, я всегда боялся, что со мной случится беда? Предчувствие такое было. Смеялся, шутил, работал легко и весело, но в душе всегда боялся беды. Только не знал, какая она будет. Боялся крушения или машину потопить…
А она вот пришла: хуже не придумаешь! Вошла Катерина Ивановна и заботливо поправила ему подушку.
— Там ребята к тебе просятся, — сказала она. — Пустить?
— Конечно!
Обычно в палаты не пускали по десяти человек, но теперь весь больничный распорядок пошел насмарку. Не до этого было. Неуклюже, смущаясь, вошли парни. Халатов им не хватило, двое закутались в простыни, как привидения. Я заметил, что это была как бы делегация лучших — ветераны гидростроя.
Сначала говорил Костя. Голос его дрожал:
— Вся стройка тебя просит, Зиновий, — решись! Сами понимаем, нелегко тебе решиться. Но руки ведь уже… надо хоть жизнь сохранить.
— Зачем? — тихо спросил Зиновий и облизнул пересохшие, почерневшие, распухшие
— Затем, что ты настоящий парень, таким жить надо! Пусть сволочь подыхает, вроде этого Глухова. На стройке ему больше не работать! Не уедет добром — не жить ему. Нам здесь таких не надо!
— Ну что ты говоришь? — перебил его секретарь нашей комсомольской организации Олег Жуков. — Мы все сделаем по закону: сначала исключим Радия из комсомола, затем потребуем удаления со стройки. Его просто уволят.
— А не уволят, сами с ним расправимся! Так просим тебя, Зиновий, как друзья твои: соглашайся!
Зиновий вздохнул и покачал головой.
— Не просите, ребята. Не могу. Я рабочий человек, а рабочему без рук никак нельзя. Что бы я теперь ни делал, за что бы ни взялся — без рук мне нет хода.
Тогда заговорил знатный монтажник Николай Симонов, волгарь, чубатый, широкоплечий, высокий парень — горячий и вспыльчивый, но справедливый. Голубые глаза его покраснели, будто он плакал.
— Мы все будем твоими руками, Зинка. Подумай, сколько у тебя будет рук? Вместо двух — сотни! Вот наше честное слово! Охотно будем все за тебя делать, только живи!
— Спасибо, братцы! Это год, два, три… а мне жить, может, долго. Не могу я жить бесполезно. Уж вы простите меня, ребята! Поймите, по человечеству… по нужде ведь пойти… и то просить кого-нибудь надо. Не могу!!!
Зиновий вдруг всхлипнул, крупные слезы потекли по его словно обожженному лицу. Он приподнял одну из своих отяжелевших забинтованных рук и, слегка прикасаясь — больно ведь тронуть, — отер слезы.
— Может, и вправду лучше ему умереть, ребята? — дрожащим голосом сказал кто-то из стоявших сзади.
Произошло легкое движение, и убежденного Зиновием вытолкали из палаты.
— Ты не прав, Зинка, — сурово возразил Николай Симонов. — На фронте мой отец потерял обе ноги. Так что ему было делать — с собой кончать? Мать-то обрадовалась ему и безногому. Все твердила: "хоть жив, слава богу!" И сейчас живет батька и на пенсию еще не хочет выходить. В типографии работает.
— Руки-то у твоего отца остались для работы?
На место изгнанного, надев его халат, осторожно проник в палату цыган Мору, бригадир арматурщиков. За свои двадцать пять лет двадцать он кочевал вместе с табором, а потом раздумал и решил жить иначе. На гидрострой он пришел в числе первых. Растолкав всех, он приблизился к кровати.
— Зиновий Гусач, отдаю тебе бригадирство! Ты будешь бригадиром, я звеньевым. Кому что руками показать надо, я покажу. Немой буду! Ты один будешь приказывать. Твой авторитет наивысший! Велишь в воду идти — пойдем. Не будет во всем мире бригадира лучше тебя! Был король трассы, будешь король бригадиров!!! А всякие наряды выписывать — любой в конторе напишет под твою диктовку. Не умирай, Зиновий, живи, прошу тебя, как человека! Умрешь клянусь, обратно в табор уйду!
Никогда я не забуду этот час, когда его уговаривали парни. Я не выдержал и тоже стал его уговаривать.