Королева четырёх частей света
Шрифт:
— А ты не могла её остановить? Ты же всегда говорила, что этот Лопе де Вега — бандит...
— Не бандит, а пират: называй вещи своими именами! Он был пират, и Марианна была им совершенно довольна. Думаю, она считала его красавцем. Высокий, худой, горбоносый... Говорил, что он близкий родственник своего знаменитого тёзки — поэта Лопе де Веги, слава которого дошла и до нас в Лиме. «Всякий живёт по своему нраву, — частенько говорил наш капитан. — От мадридского Веги пахнет духами, а от перуанского — порохом». Марианна была в него страшно влюблена... Хорошо ещё, что он согласился на ней жениться! Он был не из тех людей, что много думают о всякой девчонке, которую лишили невинности.
— Марианне ещё не исполнилось шестнадцати...
— А Лоренсо было
— Ты говоришь о служанках... А что остальные? Твои фрейлины, гардеробмейстерины, свитские дамы...
— И этих женщин никто не заставлял подниматься на борт.
— Ты столько золота им обещала! Апартаменты, которые ты устроила для себя на юте «Сан-Херонимо», были блестящим чертогом. Вспомни, ты привела меня туда в гости: я была поражена! Несколько гостиных на двух уровнях, отделанных сусальным золотом... Ковры, фонари, библиотека с огромной картой мира, даже маленький орган. Ты обо всём позаботилась: сундуки твои полнились всякими чудесами, всякими драгоценностями, которыми ты собиралась обставить свои дворцы на островах. Поистине твоя каюта была достойна королевы. Вот и соблазнились семьи твоих юных прислужниц. Такая роскошь! Бедные! Я уж не говорю о судьбе твоей чтицы, юной доньи Эльвиры Лосано, про которую ты говорила как про наперсницу. Теперь она утверждает, будто ты на борту заставила её выйти замуж за человека по своему выбору, а потом приказала убить её мужа...
— Не была она моей наперсницей. И если будешь дальше так разговаривать, Петронилья, — кончим разговор! Ты меня спрашиваешь, я отвечаю. Но отчёт я отдам одному Господу Богу. И поверь: перед Ним, Всевидящим, не но твоей мерке ровняю я свои поступки... А впрочем, ты лезешь не в свои дела. Ты всегда слишком много про меня болтала. И всегда слишком много от меня хотела. Всегда жила моей жизнью, как и теперь. И дальше ею живи: делай то, что я тебе велю! Когда аббатиса пойдёт к заутрене, возьми тетради, которые я спрятала у неё перед дверью, под ступеньками в келью. Пустяковое дело. Никто не заметит, что тебя нет. Я сама буду на хорах. Когда я появлюсь на службе, весь монастырь будет смотреть только на меня, а донья Хустина станет меня бранить. За одну минуту ты войдёшь к ней, подменишь книги, а журналы с расчётами и картами спрячешь в ту же дыру. Потом, после, если тебе уж так любопытно, ты сможешь спокойно вынуть их из-под ступенек, принести к себе и читать. У тебя будет бортовой журнал Альваро и мой: я вела его дальше вслед за ним. А ещё дневник нашей сестры Марианны: ей хватало смелости писать обо всём. Будет там и свидетельство доньи Эльвиры — «чтицы», как ты её называешь — на следствии, которого потребовал Кирос в конце пути.
Пустяковое дело? Сердце бедной Петронильи до сих пор трепетало. Ещё никогда в жизни она так не волновалась. И всё-таки она это сделала. Теперь, заставив дверь в келью, занавесив все окна, она стояла на коленях у постели с тремя драгоценными томами в руках.
Совершая подмену, она проявила дерзость, но это ни к чему ей не послужило: ни на один свой вопрос ответа она не нашла. Сколько она ни листала журналы — ничего не понять! Страницы были рассыпаны, потом опять собраны и сплетены в беспорядке. Посреди тетради вдруг попадалась совсем другая. Разные почерки сменяли друг друга. Кто это писал? Дон Альваро? Марианна? Исабель? А может быть, чтица? Даты перемешались: вперёд, назад, потом вдруг большой скачок... Петронилья не могла даже найти мореходных карт — тех самых, заветных, опасных! Может, вот эти рисунки? Точки, линии, цифры... Ни конца, ни начала... «Мусор», как назвала всё это аббатиса. И ни один человек не мог раскопать этот мусор.
Она вскочила, ворвалась без стука в соседний домик.
— Я принесла тебе то, что ты просила, — бросила она с необычной для себя
Исабель, молившаяся на коленях перед специально для неё поставленным киотом, сразу же поднялась.
В обмен на свой отважный поступок Петронилья потребовала от неё: стань как остальные! Оставь чрезмерное покаяние; полностью подчиняйся монастырскому уставу; вернись в ту келью, которую тебе предназначила аббатиса — келью монахинь нашей семьи.
Исабель со всем согласилась.
— А теперь исполни наш уговор, — продолжала Петронилья. Читай. И начинай сначала!
Сёстры как будто обменялись ролями. Петронилья, обычно словоохотливая, говорила кратко, командовала. Исабель казалась кроткой и покорной. Должно быть, оттого, что получила желаемое, она теперь могла быть терпеливой?
— Что ты называешь началом? — переспросила она.
— Отплытие.
— Отплытие, Петронилья, ты сама видела: ты же там была, как и я.
— На берегу. На борту не была.
— Насколько я знаю, отплытия никто из нас не описывал. Может быть, только Кирос. Но бумаги Кироса заперты в сундуках Каса де Контратасьон [15] в Севилье... Однако ты права: у дел на борту «Сан-Херонимо» действительно было начало. Только не тогда, когда мы вышли в море. Раньше, гораздо раньше! За несколько недель до того. Когда дон Альваро ещё готовился, инспектировал суда. Хотя сам он не понимал, как всё это важно, не занёс в свои книги...
Было несколько инцидентов, которые все мы видели. Я прекрасно всё это помню: уже тогда я подумала, что они не к добру. Я говорила тебе про полковника Мерино-Манрике, командира наших солдат. Он уважал только силу, презирал всех моряков и признавал только одну власть: моего мужа. Последнее к его чести, подумаешь ты, и будешь неправа. Ведь в муже моём воплотилось всё то, что ненавидел полковник: идеализм, который вёл его в плаванье, мечта, химера — называй как хочешь... А нашего брата Лоренсо, «Лоренсо Баррето, постельного героя» (я опять передаю его собственные слова), он вовсе в упор не видел. Мерино-Манрике считал его ничтожеством без всякой военной выучки, без всякого чувства дисциплины, под каблуком у бабы — «своей суки-сестрицы», то есть у меня. Не кривись, Петронилья, не кривись! Как я тебе опишу людей, бывших вокруг меня, не употребляя их выражений? Тебя мой язык смущает? Привыкай. Мои спутники были не мальчики из церковного хора. Такими словами они думали, такими и говорили...
15
Правительственное учреждение по исследованию Америки и Тихого Океана.
Беда полковника была в том, что мы — семейство Баррето — считали себя выше него. Кто кому должен был подчиняться? Между полковником и Лоренсо сразу же началась война. В тот день они поссорились на палубе, при посторонних. Полковник Мерино-Манрике передал брату список своих солдат. Не успел Лоренсо его как следует взять, как порыв ветра унёс бумажку. Мерино-Манрике обвинил Лоренсо, будто бы он бросил список в воду нарочно. Один из людей брата сказал, что это неправда и что, во всяком случае, полковник передавал список старшему с непозволительным небрежением. Мерино-Манрике велел арестовать нахала и ударил его. Лоренсо заступился за своего подчинённого. Пошла ругань, толчки... Мерино-Манрике выхватил шпагу, стал грозить. Я видела всё это с верхней палубы. Поспешно спустилась и объявила: полковник неправ, список действительно был унесён ветром.
— Не надо было этого говорить!
— Правда? А надо было позволить этому хаму оскорблять Лоренсо и убивать наших людей? Я приказала Мерино убрать оружие. Прилюдно обвинила его в грубости и насилии по отношению к брату. Он в ярости сбежал с корабля и ринулся к дому, где застал моего мужа за работой. Как бешеный, он накинулся на дона Альваро и бросил ему в лицо прошение об отставке. Вскоре следом за Мерино явилась я. Дон Альваро приказал мне принести полковнику извинения.
— И ты извинилась?