Королева четырёх частей света
Шрифт:
Реи на фок-мачте были сломаны. Паруса порваны. Только скрипели тросы и фалы на блоках.
Она стремглав помчалась по трапу к рулевой рубке. Пинками подняла рулевых, приказала им привестись к ветру. Других матросов выгнала на палубу, велела лечь в дрейф. Те, кто ещё не совсем кончался, откликнулись на её команды. Послушанием они пытались заслужить одобрение.
Среди обломков, валявшихся на палубе, она искала хоть что-то похожее на крепкий трос.
Перегнулась через фальшборт и кинула конец переднему гребцу. Он поймал его. Нет, не индеец! Человек с раскосыми глазами, с косой на затылке. За ним появилось четверо белых: при оружии, в сапогах и касках.
Они махали руками и громко кричали: дон Диего и
Под эскортом флотилии сампанов и балангаев [24] «Сан-Херонимо» медленно входил в бухту. Вдали виднелись городские дымы, слышался колокольный звон в церквях и пушечный гром из фортов: салют в честь женщины-адмирала, которая привела свой корабль с другого края света.
24
Сампан — китайская плоскодонка. Балангай — старинное филиппинское парусное судно.
В Азию.
Выстрелы на берегу — аркебузы, мушкеты, петарды — беспрерывно славили героиню за этот подвиг: она пересекла Южное море самым долгим путём из Перу.
Путём неведомым.
Больше двадцати тысяч километров от Лимы до Манилы. Почти половина земного шара с востока на запад.
Все карты, составленные Исабель Баррето, все планы и эскизы, которые она передала братьям, оказались верны с точностью до градуса. Как и все её расчёты, сделанные в плаванье. Ясные и точные.
Да, под её командой пятьдесят человек умерло от болезней, голода, жажды и истощения. Пятьдесят за три месяца. Это не считая пассажиров фрегата и галиота, о которых новостей не было. И пропавших без вести на «альмиранте». И погибших на Санта-Крус.
Но остальные, которых она вела, за которыми надзирала, благополучно прибыли в порт: сорок человек, о которых из Америки тоже уже сообщали как о погибших вместе со всеми.
Она привела с собой мужчин и женщин, верно ей служивших. И своих ближних: чтицу донью Эльвиру Лосано, служанку Инес, рабыню Панчу. И старого моряка — первооткрывателя Филиппин. И главного навигатора Кироса.
Он же выставлял себя великим путешественником, единственным начальником на корабле, единственным, кто спас «Сан-Херонимо», кому и сама донья Исабель обязана своим спасением.
Война между ними только начиналась.
А пока народ, столпившийся на стенах крепости, громко славил знатную сеньору, которая, не пошатываясь, сошла по трапу и прыгнула в лодку, приютившуюся близ её корабля-призрака.
Её отвезли на берег, в Манилу, где, как говорили, утренний свет сладок, будто мёд, а вечерний — горяч, как огонь. Куда свозили китайский фарфор, японские доспехи, сиамскую слоновую кость, цейлонские рубины, малабарский перец, рабов с Борнео, пряности с Молукк. Где опиум, камфару, мускус, амбру, бензой меняли на серебряные слитки с рудников Нового Света. В Манилу, где высился самый прекрасный испанский собор на всех завоёванных землях.
Губернатор, епископ, духовенство, дворянство собрались на Пласа-Майор. С крестами и при шпагах, со всеми знаками отличий и должностей они выстроились в процессию и направились к порту. Монахи, мореходы, искатели приключений, конкистадоры — все стремились навстречу той, которую моряки вновь, как когда-то именовали жемчужиной Востока, славой Запада, Царицей Савской в Кастилии Антиподов.
Ей было двадцать восемь лет.
25
«Квадратом мрака» называют пару квадратов на испанской астролябии, вместе составляющих горизонтальный прямоугольник, у которого длина вдвое больше ширины. — Примеч. авт.
Глава 13
ГУБЕРНАТОРСКИЙ ПЛЕМЯННИК
Исхудала. Иссохла. Горяча, как палуба «Сан-Херонимо»...
Но какой в этом дворце покой! И как сладостно пахнет жасмином в спальне! Может, надо только не закрывать глаз, чтобы исчезла слепящая синь, чтобы не слышать больше плеска воды о форштевень? Да, надо только поглядеть вокруг — и расплывётся пляшущий круг горизонта, и тишина настанет...
Исхудала. Иссохла. Горяча, как палуба «Сан-Херонимо». Минутами ей казалось, что она себя чувствует лучше. Только удары крови в виски, только мерные приливы к голове ещё воскрешали непрестанное колыхание волн. Да ещё морская болезнь, вечная тошнота, которая почти не мучила её в океане, а здесь, на суше, не отпускала.
Не закрывать глаз. Не засыпать. Если закроет глаза — утонет в прошлом. Не дать миражам захватить её, заполонить, вернуть обратно на берег Санта-Крус...
Все эти дни, странно отключённые от реальности, она проводила в битве со страхом: лежала, скрючившись, и цеплялась мыслями ко всем окружавшем предметам. Они переставали двигаться. Взгляд её хватался за сундуки, за квадратные стулья, за неровные складки парчи на окнах, за панели китайской кровати, в которой она лежала. В коробке — квадратной, как и всё остальное... Она заставляла себя смотреть в чёрное деревянное небо — гладкое, плоское, тоже квадратное, твёрдое, с перламутровыми инкрустациями, напоминавшими звёзды в тёмной ночи. Даже белёсое облачко мух, кружившихся над нею в алькове, было частью плотной, осязаемой, доступной для неё действительности.
Глаза надо было держать открытыми. Не прекращать борьбы с огромными волнами, бросавшими её на могилы Санта-Крус.
В комнате ничто не движется — только слабо жужжат москиты и шуршит опахало, которым её обмахивает Инес.
А город между тем рядом. Она слышала, как за окном кипит и бурлит Манила.
За гардинами, за опущенными жалюзи.
Да, там всё-таки была жизнь.
Когда Исабель только сошла на берег, в лихорадке первого момента казалось, что всё ей будет нипочём. Она царица праздника. В полном сознанье, стоя перед людьми, она с необыкновенной остротой ощущала заново открываемый мир. Вулкан, высившийся вдалеке за огромной полосой зелени. Мангровые деревья, окаймляющие бухту. Белые домики в порту, где бросил якорь «Сан-Херонимо». И кучки хижин в туземных деревнях вдоль берега.
Заворожённая, с горячечно возбуждёнными чувствами, она всё видела, всё замечала. Даже успела обратить внимание на туземцев, совершенно непохожих на жителей других островов. Крохотного роста, с тёмными, чуть скошенными глазами, в соломенных остроконечных шляпах... А дальше толпа китайских кули с длинными косицами на спине [26] — двадцать китайцев на одного белого. Наконец, господа-испанцы. В такую жару они никак не могли носить доспехи, но у каждого на боку была рапира, а в руке шлем.
26
На самом деле китайцам было предписано носить косы только после маньчжурского завоевания в 1644 г.