Королева-Малютка
Шрифт:
– Я уже пробовал, – снова заговорил Медор, – и даже… Мне пришла в голову одна идея: я положил портрет Глорьетты в конверт и отнес его в особняк.
– А-а, так это ты? – сказал Жюстен. – А я искал этот портрет!
Он протянул Медору руку и прибавил:
– Он принадлежит тебе так же, как и мне!
– Двери заперты, – продолжал Медор, – войти невозможно. Я возвращался туда трижды, и я думаю, что, может быть, мое письмо попало в руки этого человека.
– И все таки войти надо! – вслух подумал Жюстен. Брови его нахмурились, было видно, как терзает его непривычная работа мысли.
– Пошли! –
И шагнул за порог – босой, с непокрытой головой.
Он спустился по лестнице, пересек пустырь и остановился перед довольно большой лачугой, украшенной объявлением следующего содержания:
«Мадам Барба Малер, домовладелица, сдача внаем».
– Подожди меня здесь, – сказал он Медору. И открыл дверь.
Барба Малер по прозвищу Любовь-и-Удача, глава старьевщиков, сидела в своем «кабинете» перед регистрационным журналом, страницы которого были покрыты совершенно неразборчивыми каракулями. Рядом с ней стояла бутылка вина и до половины налитый стакан. Известно, что алкоголь, который для одних людей – отрава, другим лишь помогает нагулять жирок. Барба Малер отличалась отменным здоровьем и изумительной яркости румянцем, украшавшим ее круглую физиономию.
– Ты пришел заплатить за жилье? – спросила она, увидев Жюстена. – Как жаль видеть тебя умирающим от жажды, когда ты мог бы закладывать здесь за галстук с утра до вечера… как я, мой котик, а?
И она, подкрепляя свои слова делом, шумно отхлебнула из стакана.
– До чего же хорошо! – добавила она, причмокнув. – Да и желудок укрепляет, не то что та дрянь, которую ты пьешь, скелетик, роя себе могилу.
– Я пришел сказать вам, – ответил Жюстен, – что мне нужны двадцать луидоров.
– Двадцать луи? – повторила она. – Только и всего? Да тебя в порошок сотрут, в ступке истолкут – и то не вытащат из тебя даже двадцати франков, мой цыпленочек!
– Мне нужны двадцать луидоров, – повторил Жюстен, – и я пришел взять их у вас взаймы.
– Ну-ну, милейший! – от души рассмеявшись, воскликнула Барба. – Вот это шутка!
– Вы часто предлагали мне, – холодно продолжал Жюстен, – писать для вас бумаги.
– Конечно, но ты же не хотел, потому так и обнищал.
– За эти двадцать луидоров я буду составлять для вас бумаги столько времени, сколько вам будет угодно.
Толстуха налила себе еще вина.
– А ты подпишешь документ, дружище? – спросила она.
– Да, – ответил Жюстен, – подпишу.
В маленьких глазках Барбы Малер засветились лукавые огоньки. Она явно торжествовала.
В этих фантастических, призрачных краях, куда омнибус довезет вас всего за шесть су, но которые более удалены от цивилизации, чем прерии Америки, люди имеют совершенно особое представление о ценности контрактов, и всякая гербовая бумага вызывает у них суеверное уважение.
Для них все, что подписано, – священно. Подпись, под каким бы безумным документом она ни стояла, является для них твердой гарантией, подтверждением непреложной истины – в отличие от произнесенного слова, которое они обычно почитают ложью.
– Садись-ка вот сюда, малыш, – сказала Барба, подтолкнув ногой стул, – и пиши то, что я тебе продиктую.
Жюстен сел.
– Я не дура, – продолжала Барба, – знаю, что такое незасвидетельствованный договор, и меня не надуешь. Возьми гербовую бумагу вон
И она продиктовала следующее:
«Я, нижеподписавшийся, Жюстен… – Есть у тебя фамилия? Тогда напиши и ее… – обязуюсь служить мадам Барбе Малер, домовладелице, в качестве писца и вообще выполнять все ее поручения в течение четырех лет за жалованье в размере шестисот франков в год, без харчей и права на жилье, и я заявляю, что получил сегодня, 19 августа 1866 года, все мое жалованье за вышеупомянутые четыре года, наличными сполна, без векселя».
– «Векселя», – повторил последнее слово Жюстен, дописывая договор.
– Перечитай мне это, цыпленочек! – Жюстен прочел вслух написанное.
– Хочешь расписаться за двадцать луи? – спросила Барба Малер. – Деньги нынче дороги, а я удержу с тебя всего две тысячи франков.
Она смеялась. Жюстен подписал.
– До чего глупы эти философы! – сказал Барба, придя в восторг от заключенной ею сделки. – Хотя, может, я все-таки в конце концов окажусь в дураках – если ты года через два протянешь ноги.
Она достала из ящика четыреста франков и вложила их в руку Жюстена.
– Начнешь завтра, в шесть утра.
– Нет, – ответил Жюстен, – через три дня.
– Ладно, – сказала она. – Тебе и впрямь нужно время, чтобы напиться впрок. Через три дня, договорились.
Жюстен вышел.
В прихожей он встретился с Медором, пожал ему руку и произнес всего два слова:
– Мы войдем!
XVII
ЗАПАДНЯ
Утром того же дня, около восьми часов, мадемуазель Сапфир, одетая по обыкновению очень просто и даже, можно сказать, бедно, стояла на коленях в приделе Пресвятой Девы церкви Сен-Пьер-дю-Гро-Кайу. Ее роскошные светлые волосы, гладко причесанные, были упрятаны под маленькую шляпку из черной тафты без единого цветочка; на ней было платье из черного шерстяного муслина и короткая накидка из той же ткани.
Тот, кто проходит в утренние часы по улицам предместья Сен-Жермен, встречает множество девушек и молодых женщин, одетых с тою же простотой; в особенности церквей. Это своего рода униформа для мессы. По вечерам картина меняется, и вы можете увидеть тех же очаровательных куколок, но уже освободившихся от своих коконов и превратившихся в ярких и нарядных бабочек: усевшись в полные цветов, слегка покачивающиеся коляски, запряженные породистыми лошадьми, они едут на прогулку в лес.
Вот только в отличие от других юных богомольных созданий из предместья, которых сопровождали если не матери, то хотя бы дуэньи, мадемуазель Сапфир всегда была одна.
Она уже больше недели приходила сюда, в церковь Сен-Пьер-дю-Гро-Кайу исполнить свой религиозный долг, и прихожане стали узнавать ее. Их восхищала изысканность ее манер, ее несравненная красота и благородная простота наряда.
Их удивляло, что такая молоденькая девушка уже замужем, потому что здесь, в предместье, не могло существовать другого объяснения постоянному одиночеству столь юной особы.
И, конечно, никто не думал (хотя естественное любопытство и рисковало порой забрести в страну гипотез), будто эта хорошенькая незнакомка, такая восхитительно благопристойная на вид, могла завоевать свою свободу не совсем обычными средствами.