Королева Марго
Шрифт:
— Ну, разве я могу сказать это наверное?
— Так ты не знаешь, что будешь делать через два часа?
— Я знаю, что делал бы я, но не знаю, что мне велят делать.
— Герцогиня Неверская?
— Нет, герцог Алансонский.
— В самом деле, — сказал Ла Моль, — с некоторого времени я замечаю, что он уделяет тебе много внимания.
— Ну да, — ответил Коконнас.
— Тогда твоя судьба обеспечена, — смеясь, сказал Ла Моль.
— Фу! Младший сын! — ответил Коконнас.
— О-о! У него такое желание сделаться старшим,
— Нет.
— Тогда иди к черту… или, лучше, ну тебя к Богу! Прощай!
«Ужасный человек этот Ла Моль, — рассуждал пьемонтец сам с собой, — вечно требует, чтобы ты сказал, где будешь вечером! Разве это можно знать? Впрочем, похоже, что мне хочется спать».
И Коконнас опять улегся в постель. Что касается Ла Моля, то он полетел к покоям королевы. В коридоре, нам уже известном, он встретил герцога Алансонского.
— A-а! Это вы, граф? — сказал герцог.
— Да, ваше высочество, — ответил Ла Моль, почтительно его приветствуя.
— Вы уходите из Лувра?
— Нет, ваше высочество, я иду засвидетельствовать свое почтение ее величеству королеве Наваррской.
— В котором часу вы уйдете от нее?
— Ваше высочество желает что-нибудь мне приказать?
— Нет, не сейчас, но мне надо будет поговорить с вами сегодня вечером.
— В котором часу?
— Между девятью и десятью.
— Буду иметь честь явиться в этот час к вашему высочеству.
— Хорошо, я полагаюсь на вас.
Ла Моль раскланялся и продолжал свой путь.
«Иногда этот герцог вдруг бледнеет, как мертвец… странно!..» — подумал он.
Он постучал в дверь к королеве; Жийона, словно ждавшая его прихода, проводила Ла Моля к Маргарите.
Маргарита сидела за какой-то работой, видимо, очень утомительной; перед ней лежали исписанная бумага, пестревшая поправками, и томик Исократа. Она сделала знак Ла Молю не мешать ей дописать раздел; довольно быстро его закончив, она отбросила перо и предложила молодому человеку сесть рядом.
Ла Моль сиял. Никогда еще он не был таким красивым и веселым.
— Греческая! — воскликнул он, посмотрев на книгу. — Торжественная речь Исократа. Зачем она вам понадобилась? Ага! Я вижу на вашем листе бумаги латинское заглавие: «Ad Sarmatiae legatos reginae Margaritae contio» [19] . Так вы собираетесь держать этим варварам торжественную речь на латинском языке?
— Приходится, потому что они не говорят по-французски, — ответила Маргарита.
— Но как вы можете готовить ответную речь, не зная, что они скажут?
— Женщина более кокетливая, чем я, оставила бы вас в заблуждении, что она импровизирует; но по отношению к вам, Гиацинт, я на такие обманы не способна: мне заранее сообщили их речь, и я отвечаю на нее.
19
Речь
— А разве польские послы прибудут так скоро?
— Они уже приехали сегодня утром.
— Об этом никто не знает.
— Они прибыли инкогнито. Их торжественный въезд в Париж перенесен, кажется, на послезавтра. Во всяком случае, то, что я сделала сегодня вечером, — в духе Цицерона, вы услышите, — прибавила Маргарита с едва заметным оттенком самодовольства и собственного превосходства. — Но оставим это. Поговорим лучше о том, что с вами было.
— Со мной?
— Да.
— А что со мной было?
— Вы напрасно храбритесь, я вижу, что вы немного побледнели.
— Вероятно, я слишком долго спал и смиренно винюсь в этом.
— Бросьте, бросьте! Не прикидывайтесь, я все знаю.
— Будьте добры, любимая, объяснить мне, в чем дело, потому что я ничего не знаю.
— Ответьте мне — только откровенно: о чем расспрашивала вас королева-мать?
— Королева-мать?! Меня?! Разве она собиралась говорить со мной?
— Как?! Вы с ней не виделись?
— Нет.
— А с королем Карлом?
— Нет.
— И с королем Наваррским?
— Нет.
— Но с герцогом Алансонским вы виделись?
— Да, сию минуту я встретился с ним в коридоре.
— Что он сказал?
— Что между девятью и десятью часами ему надо дать мне какие-то приказания.
— Больше ничего?
— Больше ничего.
— Странно…
— Что же тут странного, скажите же мне наконец?
— Вы не слыхали никаких разговоров?
— Да что случилось?
— А случилось то, несчастный, что сегодня ваша жизнь на волоске.
— Моя?
— Да.
— Но что же случилось?
— Слушайте. Прошлой ночью хотели арестовать короля Наваррского, но вместо него в его комнате застали де Муи, который убил трех человек и убежал никем не узнанный; заметили только пресловутый вишневый плащ.
— И что же?
— А то, что этот вишневый плащ, который однажды ввел в заблуждение меня, теперь ввел в заблуждение и других: вас подозревают, даже обвиняют в этом тройном убийстве. Сегодня утром собирались вас арестовать, судить и, может быть, приговорить к смерти; ведь вы, чтобы спасти себя, не признали бы, где вы были, не правда ли?
— Сказать, где я был?! — воскликнул Ла Моль. — Выдать вас, мою августейшую красавицу?! О, вы совершенно правы: я бы умер, распевая песни, только чтобы ни одной слезинки не пало из ваших прекрасных глаз!
— Увы, несчастный мой поклонник! Мои прекрасные глаза плакали бы горько.
— Но почему утихла эта страшная гроза?
— Догадайтесь.
— Откуда мне знать?
— Есть только одно средство доказать, что вы не были в комнате короля Наваррского.
— Какое?
— Сказать, где вы были.