Королева Марго
Шрифт:
— А кто этот человек, которого вы желаете видеть? — спросила Екатерина.
— Мой брат, ваше величество. Прикажите позвать его.
— Государь! — сказала королева. — Я с радостью вижу, что упреки, которые, по всей вероятности, не вырвались у вас в минуту страданий, а были продиктованы вам ненавистью, изгладились из вашей памяти, а скоро изгладятся и из сердца. Кормилица! — крикнула Екатерина. — Кормилица!
Добрая женщина, стоявшая на страже за порогом, открыла дверь.
— Кормилица! — обратилась к ней Екатерина. — Мой сын приказывает
Карл движением руки остановил добрую женщину, собиравшуюся исполнить приказание.
— Я сказал — брата, ваше величество, — возразил Карл.
Глаза Екатерины расширились, как у тигрицы, приходящей в ярость. Но Карл повелительным жестом поднял руку.
— Я хочу поговорить с моим братом Генрихом, — сказал он. — Мой единственный брат — это Генрих; не тот Генрих, который царствует там, в Польше, а тот, который сидит здесь в заключении. Генрих и узнает мою последнюю волю.
— Неужели вы думаете, — воскликнула флорентийка с несвойственной ей смелостью перед страшной волей сына: ненависть, которую она питала к Беарнцу, достигла такой степени, что сорвала с нее маску ее всегдашнего притворства, — что если вы при смерти, как вы говорите, то я уступлю кому-нибудь, а тем более постороннему лицу, свое право присутствовать при вашем последнем часе — свое право королевы, свое право матери?
— Ваше величество, я еще король, — ответил Карл — еще повелеваю я, ваше величество! Я хочу поговорить с моим братом Генрихом, а вы не зовете командира моей охраны… Тысяча чертей! Предупреждаю вас, что у меня еще хватит сил самому пойти за ним.
Он сделал движение, чтобы сойти с кровати, обнажив при этом свое тело, похожее на тело Христа после бичевания.
— Государь! — удерживая его, воскликнула Екатерина. — Вы оскорбляете нас всех, вы забываете обиды, нанесенные нашей семье, вы отрекаетесь от нашей крови; только наследный принц французского престола должен преклонить колена у смертного одра французского короля. А мое место предназначено мне здесь законами природы и этикета, и потому я остаюсь!
— А по какому праву вы здесь остаетесь, ваше величество? — спросил Карл IX.
— По праву матери!
— Вы не мать мне, ваше величество, так же, как и герцог Алансонский мне не брат!
— Вы бредите, сударь! — воскликнула Екатерина. — С каких это пор та, что дала жизнь, не является матерью того, кто получил от нее жизнь?
— С тех пор, ваше величество, как эта лишенная человеческих чувств мать отнимает то, что она дала, — ответил Карл, вытирая кровавую пену, показавшуюся у него на губах.
— О чем вы говорите, Карл? Я вас не понимаю, — пробормотала Екатерина, глядя на сына широко раскрытыми от изумления глазами.
— Сейчас поймете, ваше величество! Карл пошарил под подушкой и вытащил оттуда серебряный ключик.
— Возьмите этот ключ, ваше величество, и откройте мою дорожную шкатулку: в ней лежат кое-какие
Карл протянул руку к великолепной резной шкатулке, запиравшейся на серебряный замок серебряным же ключом и стоявшей в комнате на самом видном месте.
Карл находился в лучшем положении, нежели Екатерина, и, побежденная этим, она уступила. Она медленно подошла к шкатулке, открыла ее, заглянула внутрь и внезапно отшатнулась, словно увидела перед собой спящую змею.
— Что в этой шкатулке так испугало вас, ваше величество? — спросил Карл, не спускавший с матери глаз.
— Ничего, — произнесла Екатерина.
— В таком случае, ваше величество, протяните руку и выньте из шкатулки книгу; там ведь лежит книга, не правда ли? — добавил Карл с бледной улыбкой, более страшной у него, чем любая угроза у всякого другого.
— Да, — пролепетала Екатерина.
— Книга об охоте?
— Да.
— Возьмите ее и подайте мне.
При всей своей самоуверенности, Екатерина побледнела и задрожала всем телом.
— Рок! — прошептала она, опуская руку в шкатулку и беря книгу.
— Хорошо, — сказал Карл. — А теперь слушайте: это книга об охоте… Я был безрассуден… Больше всего на свете я любил охоту… и слишком жадно читал эту книгу об охоте… Вы поняли меня, ваше величество?
Екатерина глухо застонала.
— Это была моя слабость, — продолжал Карл. — Сожгите книгу, ваше величество! Люди не должны знать о слабостях королей!
Екатерина подошла к горящему камину, бросила книгу в огонь и застыла, безмолвная и неподвижная, глядя потухшими глазами, как голубоватое пламя пожирает страницы, пропитанные ядом.
По мере того, как разгоралась книга, по комнате распространялся сильный запах чеснока.
Вскоре огонь поглотил ее без остатка.
— А теперь, ваше величество, позовите моего брата, — произнес Карл с неотразимым величием.
В глубоком оцепенении, подавленная множеством противоречивых чувств, которые даже ее глубокий ум не в силах был разобрать, а почти сверхчеловеческая сила Воли — преодолеть, Екатерина сделала шаг вперед, намереваясь что-то сказать.
Мать терзали угрызения совести, королеву — ужас, отравительницу — вновь вспыхнувшая ненависть. Последнее чувство победило все остальные.
— Будь он проклят! — воскликнула она, бросаясь вон из комнаты. — Он торжествует, он у цели! Да, будь проклят! Проклят!
— Вы слышали: моего брата, моего брата Генриха! — крикнул вдогонку матери Карл. — Моего брата Генриха, с которым я сию же минуту хочу говорить о регентстве в королевстве!
Почти тотчас же после ухода Екатерины в противоположную дверь вошел Амбруаз Паре. Остановившись на пороге, он принюхался к чесночному запаху, наполнившему опочивальню.
— Кто жег мышьяк? — спросил он.
— Я, — ответил Карл.
Глава 13
ВЫШКА ВЕНСЕННСКОГО ДОНЖОНА