Королева пустыни

Хауэлл Джорджина

Удачно вышло, что Фейсал был прирожденным оратором. Он уже завоевал сердца и умы на большом приеме, организованном в его честь в Басре. Проведя ночь в поезде, он должен был прибыть в Багдад утром двадцать девятого. Город был убран триумфальными арками и арабскими флагами и набит людьми. На вокзале собралась огромная толпа, приготовили почетный караул и оркестр. Потом объявили о задержке в пути и что эмир приедет на автомобиле. Все стали вянуть на дневной жаре, и Кокс взял на себя командование. Он распустил людей по домам, велев вернуться к станции в шесть вечера.

Фейсалу он послал сообщение ожидать в поезде, пока не решится проблема на линии, а потом ехать дальше, рассчитав время так, чтобы прибыть к вечерней прохладе. Публика сперва рассосалась, потом собралась вновь. Наконец приехал Фейсал.

Прием разворачивался

по плану. Фейсал через всю комнату подошел к Гертруде пожать ей руку. Но когда передовая группа вышла, она, стоя рядом с личным советником эмира Кинаханом Корнуоллисом, услышала, что визит в Басру прошел не так гладко, как она надеялась. Политические агенты, встречавшие его там, держались до неприличия надменно. Наиболее оскорбительно вел себя Филби. Для Кокса послать Филби эскортировать Фейсала в Багдад было на первый взгляд странным решением. Таким образом он надеялся показать, что британцы беспристрастны и пока не рассматривают Фейсала как кандидата. Может быть, он давал Филби второй шанс. Определенно он думал, что несколько часов под обаянием Фейсала убедят Филби в его превосходных качествах. Этого, к сожалению, не случилось. В поезде Филби разозлил эмира, отстаивая заслуги его хашимитского противника Ибн Сауда – после гибели капитана Шекспира контактным лицом британцев с Ибн Саудом стал Филби – и уверяя, что Ирак должен быть республикой. В Багдад Фейсал прибыл в раздражении и недоумении. С ним верховный комиссар Ирака или нет, и если да, то почему у его подчиненных иная позиция?

Для Кокса это стало последней каплей. С поезда Филби сошел рано, видимо, от нездоровья, и не появлялся несколько дней. Когда же появился, то был приглашен в кабинет Кокса и отстранен от работы. Говоря дипломатичными словами Кокса: «Мне пришлось расстаться с мистером Филби, поскольку на той стадии процесса, которой мы достигли, его концепция политики его величества начала слишком сильно расходиться с моей».

Гертруда сожалела об этом, но понимала, что Кокс прав. Она знала Филби еще по Басре, однажды на Рождество была с ним среди болотных арабов на торжественном спуске корабля на воду и написала много материалов в его арабскую газету. Он часто служил доверенным посредником и в переговорах с накибом, но стало ясно, что больше ему доверять нельзя. Гертруда посетила Филби и его жену, чтобы выразить сочувствие, и «…беседа получилась очень тяжелая. Миссис Филби расплакалась, сказала, что это из-за меня уволили ее мужа, и вышла из комнаты. Я ему напомнила о нашей долгой дружбе и заверила, что сделала все возможное… Как он мог поверить в дело этого негодяя Талиба – не могу понять, но он решительно связал себя с ним».

При первой возможности Гертруда оставила у Фейсала в Сераи свою карточку. За ней тут же послали адъютанта, который сообщил, что эмир хотел бы ее видеть. «Фейсал сразу же послал за мной, – писала она. – Меня провели в большую комнату, он быстро подошел в своих длинных белых одеждах, взял меня за обе руки и сказал: “Я никогда бы не поверил, что вы можете мне помочь так сильно, как помогли”… и мы сели на диван». Дальше был пышный банкет в садах Мода. В честь известной любви Фейсала к поэзии встал поэт Джамиль Захави и прочитал огромную оду, полную аллюзий на Фейсала, короля Ирака.

«И тогда выступил вперед на траву между столами шиит в белой мантии и черном плаще, в большой черной чалме и продекламировал стихотворение, в котором я ни слова не поняла. Оно было очень длинным и, как я уже сказала, совершенно неразборчивым, но тем не менее чудесным. Высокая фигура в мантии, декламирующая нараспев и отмечающая ритм поднятой рукой, темнота в листьях пальм за пределами освещенного круга – это гипнотизирует…»

Однако не сказать, чтобы все шло как по маслу. Племена из низовьев Евфрата готовили петиции в пользу республики, многие шиитские муджтахиды восставали против Фейсала. Гертруда почувствовала, что с растущим напряжением трудно справляться, и до предела мобилизовала все свои силы – разговаривала, убеждала, писала, продолжала спорить даже во сне. Багдад завоеван, думала она, и остается только надеяться, что вся страна последует его примеру.

Приемы и обеды продолжались, самые великолепные – в доме накиба. Когда приближался Фейсал, старик, ковыляя, выходил на площадку лестницы, там они официально обнимались и шли рука об руку к стоящим гостям. Гертруда

сидела справа от Фейсала. «Чудесное было зрелище, этот торжественный обед в открытой галерее, – писала она, – халаты и мундиры, толпы слуг, все выросшие в доме накиба, порядок и достоинство, настоящее величие, напряжение духа, которое чувствуешь, как ощущаешь обжигающий жар вечернего воздуха».

11 июля Государственный совет по предложению накиба единогласно объявил Фейсала королем. Кокс, хотя испытал большое облегчение, знал, что необходимо провести референдум, подтвердить, что Фейсал – это выбор народа. Они с Гертрудой уже сформулировали вопрос: «Согласны ли Вы, чтобы Фейсал был королем и правителем Ирака?» – и напечатали бюллетени для раздачи большому количеству представителей племен, в том числе тремстам нотаблям.

Гертруда стала в апартаментах Фейсала частым гостем. Ее всегда пропускали прямо к нему через набитую приемную распоряжением его британского советника, высокого и красивого Кинахана Корнуоллиса, которого она начинала считать «башней силы». Фейсал проводил свои дни за встречами с людьми со всех концов страны, а вечера – на званых ужинах, принимая по пятьдесят гостей за раз. Имеющая немалый вес еврейская община устроила эмиру большой прием в официальном доме главного раввина. У многих были предубеждения против арабского короля, но они развеялись в этот вечер, когда Фейсал встал и экспромтом произнес блестящую речь, в которой с большой теплотой напомнил, что евреи – одной расы с арабами. Он поблагодарил за поднесенные дары – красиво переплетенный Талмуд и золотое факсимиле Скрижалей Закона. Гертруда отметила: «Я безумно счастлива тем, как все идет. Такое чувство, что мне это снится… под наши гарантии весь народ идет к Фейсалу, и чувствуется, что мы сделали правильный выбор, рекомендуя его. Если мы сможем создать из хаоса какой-то порядок, то это будет то, что очень стоит сделать!»

Потом пришел черед празднеств в Рамади. Если произошедшая через несколько недель коронация Фейсала была европейским событием, то в Рамади состоялся ее бедуинский эквивалент, собрание племен в его честь, и кульминация побед арабской битвы за независимость. Для Гертруды это тоже стало кульминацией ее долгой битвы за арабов, ощущаемой вершиной радости и триумфа племен и событием, в котором она, хотя и не единственная присутствовала из британцев, занимала из них первое место и стояла на помосте с Фейсалом, Али Сулейманом – могущественным пробритански настроенным шейхом дулаима – и своим большим другом Фахад-Бегом из аназеха.

Три недели температура держалась выше 115° [39] . До Рамади на Евфрате было семьдесят миль. Гертруда со своим шофером выехала в четыре утра. На полпути до Фаллуджи она увидела поднимающееся облако пыли, сигнализирующее, что впереди кавалькада Фейсала. Поравнявшись с его машиной, Гертруда попросила разрешения ехать вперед, чтобы сфотографировать его прибытие. За несколько миль до Фаллуджи их встретили шатры племени дулаим, и далее вдоль дороги стояли племена, приветствующие процессию криками и потрясанием винтовок над головой. Поднятая пыль стояла по обеим сторонам дороги, как плавающие обрывы. Когда Фейсал проезжал мимо, племена разворачивались и неслись галопом вдоль дороги, образуя дикую кавалькаду вровень с машиной. Так Фейсала сопроводили в Фаллуджу, где дома были в убранстве, а люди высыпали на улицы и крыши.

39

По Фаренгейту, примерно 46° по Цельсию.

Здесь они ненадолго остановились: Фейсал принимал приветствия и ел, а процессия автомобилей переехала через Евфрат по импровизированному мосту из составленных барж. Фейсал и его небольшая свита, включая Гертруду, взошли после этого на празднично убранное судно и пересекли реку. Другой берег был крут, и там, где начиналась Сирийская пустыня, стояли бойцы аназеха, племени Фахад-Бега, на конях и верблюдах. Фейсал остановил машину, чтобы отсалютовать большому флагу племени. По пути на северо-запад их сопровождали племена, а вождь Али Сулейман вышел на окраины Рамади приветствовать Фейсала. На берегах их ждало необычайное зрелище: перед сплошными рядами коней и верблюдов стоял огромный снежно-белый верблюд, и на нем сидел черный знаменосец, возносящий знамя племени дулаим.