Королева в придачу

Вилар Симона

– Так почему же вы сами уступили и позволили выдать себя за старого уродливого Алансона?

Маргарита отвечала смелым взглядом.

– А вы? Вы ведь тоже согласились на брак со стариком Валуа!

Крамольные речи! Все вокруг стихали.

– Я сопротивлялась, сколько могла, – невозмутимо парировала Мэри. Вспоминать, как её пороли, было горько и стыдно. – Да, я сопротивлялась и уступила. И это наводит меня на мысль, что миром все же правит воля мужчин.

Маргарита посмотрела на неё с пониманием. Может, им обеим пришлось пройти через одно и то же?

– Бесспорно, мужчины правят миром. Но и мы ведь можем многого добиться! Если, конечно, сами будем так думать

и действовать.

Смелость суждений Маргариты импонировала королеве, нравилась её уверенность в себе, умение держаться с мужчинами действительно на равных – не боясь флирта и дерзких шуток, откровенного кокетства, не выходящего, однако, за грань добродетели. Ибо смелая сестра Франциска и в самом деле была добродетельна. Поэтому она и относилась с некоторым презрением к легкодоступным любовницам своего брата. Себе же, как сестре, Маргарита позволяла откровенно обожать его и говорила, что в жизни у неё одна цель – служить ему, быть его рабыней. Даже не боялась сказать, что готова, как служанка, стирать его белье, отдать за него жизнь.

Королеву даже смущала подобная пылкость. Как его смущал радостный блеск глаз Маргариты, когда появлялся сам Франциск. Проведя весь день в делах, успев выкроить время, чтобы поохотиться, написать письма матери, выполнить целый ряд поручений и обязанностей, он выглядел свежим, бодрым, оживленным. Его камзол с прорезями и буфами из тонкого шелка, надушенная смуглая кожа, красиво подвитые под низ черные волосы – все выглядело так, словно он только что вышел из рук портного и парикмахера, а не провел весь день в заботах и забавах. И как он смеялся, как шутил, как был учтив! Мэри не могла поручиться, что её глаза сверкают при его появлении не менее радостно, чем у Маргариты.

С Франциском появлялось все его непременное окружение – Монморанси, Флеранж, Бониве, и начиналось веселье, заигрывания, игры и танцы. Даже мрачноватый солидный Гриньо оживал, отвешивал комплименты королеве и Маргарите Алансонской, одаривал всех подарками: вышитые бисером кошельки, ленточки, ароматные шарики. Для королевы он припас особое подношение – розовые бархатные туфельки с закругленными носами, над которыми вшиты небольшие зеркальца. Пикантная подробность – королева может смотреться в них, стоит только выставить ножку из-под юбки. А потом начинались танцы, и Гриньо первым приглашал в круг маленькую Анну Болейн. Мэри поглядывала на них: что-то частенько этот старый повеса обращает внимание на девочку. Мэри чувствовала ответственность за своих английских фрейлин. Но тут же забывала и думать об этом, когда Франциск приглашал её на танец, Бониве выводил Маргариту, Монморанси молчунью Лизи Грэй... Становилось весело.

Вечером все собирались в трапезном зале. Появлялся король и, ещё озабоченно хмурясь, он уже улыбался своей королеве. А она невольно отмечала, как он старается не хромать, хотя знала, как жестоко его мучает в последнее время подагра, как он старается скрывать эти приступы... Бледный, старый, усталый король Франции.

Она даже испытывала к нему добрую жалость, и ночью растирала ему ноги составом, который сама готовила по рецепту Мег Гилфорд, пододвигала ближе жаровню, ибо последнее время король сильно зяб. Ей же от разведенного в камине огня, от углей в жаровне становилось жарко, и Мэри, сидя в постели в одной рубахе, скрестив по-турецки ноги, ела персик. Людовик порой плотоядно поглядывал на неё, но оставался на месте. Недавний обморок все же сильно напугал его. Ничего, он ещё наберется сил... Мэри была благодарна ему за это, услужливо подавала персик.

Он жевал, и она видела, как скользит его кадык под дряблой кожей.

Король, её муж – жалкий, с оплывшим морщинистым лицом, в ночном колпаке. Хорошо, что он не трогает её. А вот поболтать с ним было даже интересно, и она рассказывала ему о своей жизни в Хогли или сама слушала рассказы о его молодости. Один раз король поведал Мэри о том, как увлекался некой дамой Амазией, которая изменяла ему при каждом удобном случае, но которую он всегда прощал; или о том, как в него была влюблена регентша Анна де Боже, а он избегал её любви, даже восстал против королевы с оружием в руках; или о своей долгой любви к Анне Бретонской, став мужем которой, он ни разу не поглядел ни на одну другую даму. Мэри вскоре заметила, что эти воспоминания о былых сердечных победах странно влияют на старого короля. Он возбуждался, оживал, но быстро уставал. Это чем-то напоминало их плотские соития: казалось, что король вступал в связь со своими воспоминаниями. Мэри это устраивало – пусть тешится былыми победами, но не трогает её.

Потом король засыпал, а Мэри ещё подолгу лежала без сна, обдумывая прошедший день и делая выводы из всего сказанного и услышанного, попутно составляя планы на следующий день: кого принять, с кем быть милостивой, кого же, наоборот, поставить на место. И не раз вспоминала данные ей ещё в Англии уроки Брэндона. Теперь его выдержка, умение играть, его цинизм и рассудочность очень пригодились ей, служа образцом поведения при дворе. Брэндон... Днем она почти не думала о нем. Сейчас же... Эти ночи оставались для воспоминаний. О да, у неё, как и у Людовика, тоже были свои приятные воспоминания! Ах, тот безумный момент в Хогли, когда она спряталась в постели Брэндона, или его несдержанные поцелуи, когда он первый раз отверг её. А тот страстный момент, когда он почти раздел её в затемненном покое в Ричмонде...

Мэри начинала ворочаться, метаться, чувствуя, как начинает стучать сердце, с опаской косясь на старого мужа. Хорошо, что Людовик, несмотря на возраст, не страдает бессонницей!.. Бедный король – ей жалко его, но все же она желает его смерти. Она грешница, пусть, но не может пересилить себя, не может не мечтать стать свободной! И хорошо, что от их супружеских ночных разговоров она не забеременеет, а значит, у неё все ещё остается надежда на то, что судьба однажды соединит её с любимым мужчиной. Как сказала Маргарита: «Мы сможем многого добиться, если сами будем так думать и действовать».

Приготовления к коронации новой королевы шли полным ходом. Франциск, державший Мэри в курсе дел, поведал и о большом турнире, который будет устроен в честь коронационных торжеств. И на него обязательно будут приглашены английские рыцари, дабы поддержать честь оружия родины королевы.

Мэри невольно оживилась.

– Кто именно будет приглашен? Франциск сделал неопределенный жест.

– К вашему брату королю Генриху уже отослана заявка, а уж его воля решать, кого он выставит, – и добавил мягко: – Я это сделал, Мари, чтобы у вас изгладилось неприятное впечатление того, как король так негостеприимно услал вашу свиту.

О том, что и он приложил к этому руку, герцог предпочел умолчать. Взглянув на королеву, Франциск заметил её странный, словно бы отсутствующий взгляд.

– Ваше величество, вас что-то взволновало? О чем вы сейчас думаете?

По сути дела, он не имел права задавать ей последний вопрос, но Мэри вдруг ощутила себя пойманной с поличным. Смешавшись, она сказала первое, что пришло в голову: дескать, обдумывает свой коронационный наряд. В этот момент доложили, что королеву просит об аудиенции английский посол граф Вустер, и Мэри, отпустила Франциска.