Королева в раковине
Шрифт:
Господин и госпожа Маркс в сопровождении сына Мартина вошли в дом, словно бы замерший по стойке «смирно». Даже дед вел себя сдержанно, не похлопал по плечу доктора Филиппа Коцовера, не восклицал, пожимая ему руку: «Как дела, доктор?» Отец и дед, одетые с иголочки, обменялись приветствиями и рукопожатиями с уважаемыми гостями и провели их в гостиную. Господин Маркс с супругой выглядели так, словно только сошли с обложки парижского модного журнала. Маркс оглядывал всех в монокль. На животе его сверкала цепочка дорогих золотых часов, на бедрах поблескивали пряжки. Госпожа Маркс, одетая по последней моде женщина с тонкой талией, сидела, выпрямив спину. Ожерелье из дорогих камней и чистого золота придавало особое
Гости с дедом и отцом закрылись в гостиной, и все это время младшие дети ожидали за дверью, когда их пригласят поприветствовать гостей из Кенигсберга. Фрида нарядила Бертель в красное бархатное платье цвета вина бордо. Кружевной белый воротничок облегал ее узкие плечи. Косы девочки повязали белыми бархатными лентами, на ногах у нее были белые шелковые чулки и черные, сверкающие лаком, туфельки. Бумбу нарядили в белую рубашку, повязали на шею черную бабочку под цвет костюма. Мальчик нетерпеливо переминался с ноги на ногу за дверью, передразнивал птичий голос госпожи Маркс и тяжело дышал.
Прозвенел звонок. Фрида проводила детей в гостиную. Умытая и выглаженная с головы до ног, Бертель отвесила книксен и выдержала похлопывание по щеке, которым оделила ее госпожа. Бумба тоже поклонился, и лицо госпожи Маркс просветлело: «Какой красивый мальчик». И она погладила мальчика по мягким рыжим кудрям.
Бумба опустил голову и скривил гримасу так, чтобы гостья не видела.
Наступил час обеда. Гости-ортодоксы омыли руки в специальной раковине в конце гостиной, прошептали молитвы и парами двинулись к обеденному столу. Взрослые дочери Артура, обученные этикету, сидели, как и госпожа, на краешках стульев. «Где Бертель?» — Артур заметил один пустой стул. Девочка исчезла. Сбежала на кухню, подсластить свою обиду шоколадным пирожным — они были аккуратно разложены кругами на сверкающих чистотой серебряных подносах. Лицо ее просветлело. Ангелы небесные! Девочка появилась перед уважаемыми гостями в образе дикарки. На ее лице были крошки шоколада, бархатное красное платье — в пятнах. Фрида, следящая за тем, чтобы обед проходил нормально, схватила девочку за плечо.
— Детки в вашей семье все светловолосые и красивые. Как среди них родилась такая брюнетка? — произнесла госпожа Маркс, и неприятные нотки ее голоса поразили Бертель. Фрида потащила ее на детский этаж, вытерла ей лицо, почистила платье и приказала:
— Вытри нос и утри слезы.
Бертель выла в голос:
— Но она ущипнула меня, ущипнула.
Три дня, в течение которых супруги Маркс находились в доме Френкелей, Бертель скрывалась на чердаке.
— Что происходит с этой девочкой? Почему она такая отталкивающая и некрасивая? — не оставлял Бертель в покое голос госпожи Маркс. Бумба пытался успокоить девочку:
— Я выдал ей, Бертель, и еще как выдал: спрятал ее туфли.
Весь дом искал туфли госпожи Маркс, пока Фрида не потрепала Бумбу за ушко, и он указал место, куда их спрятал.
Посещение семьей Маркс Френкелей, не доставило никакого удовольствия деду и младшим детям.
Руфи, Эльзе и Лотшин это абсолютно не помешало. Они понравились госпоже Маркс. Она без конца отпускала комплименты их красоте, нарядам и, в конце концов, пригласила их сопровождать ее в магазин «Израиль».
Марксы уехали к себе, в Кенигсберг, и жизнь в доме Френкелей вернулась в привычное русло.
Только не для Бертель. Глубокий шрам от обиды жжет ее каждый раз, когда она ощущает на себе чей-то недобрый взгляд.
Из-за зеленой шелковой портьеры, за которой она скрывалась в кабинете отца, она слышала чужой голос, который резал ей слух и вызывал в памяти затаенную обиду.
«Ну, что, Ревека, — говорил отец, — и ты не удержалась в Палестине, и ты поняла, что Палестина это сумасшествие Вольфа. Я уверен, что и он скоро здесь появится. Я
«Артур, вы ошибаетесь. Вольф вовсе не слабый человек. Жизнь в Палестине нелегка. Мне тоже было трудно без картошки и всяческих деликатесов, к которым я привыкла. Но я туда вернусь. Дети мои не столь культурны, но воспитывать их я хочу в Палестине. Только там они вырастут настоящими людьми».
Слышен скрип стульев, стук подошв, беготня среди мебели, крики детей. Их трое у тети, и все они крикуны, совсем невоспитанны. Дом встает на дыбы. Уроженцам Израиля разрешено играть только на чердаке, запрещается трогать игрушки, раскачиваться на качелях или упражняться на спортивных снарядах. Лоц согласился добровольно накачать мышцы этим маленьким «террористам» и следить, чтобы они не нанесли еще большего ущерба дому. Бумба приносит им на чердак разные занимательные игрушки: ружья, пистолеты, машинки. Атмосфера в доме постепенно нормализуется. Повариха Эмми посылает им на лифте подносы, нагруженные вкусной едой, и покой возвращается в комнаты и коридоры дома.
— Я вернусь в Палестину, — каким-то особенным тоном произнесла тетя Ревека, и десятилетняя Бертель за портьерой ощутила, что от нее скрывают что-то особенно важное. Впервые кто-то обратился к отцу таким тоном, убеждая его в том, что он ошибается.
— Сионизм — это катастрофа, — покачал Артур головой из стороны в сторону, — вообще, еврейство Германии не верит в возвращение еврейского народа в Израиль из-за постигших его в истории катастроф. Нереальные и несущественные идеи сионизма не увлекают здесь еврейское общество.
— Артур, ты еще убедишься в том, что еврейский народ проложит дорогу к своему освобождению в стране Израиля, и ни в каком другом месте.
— Вы мне лгали, — Бертель внезапно вырвалась из-за портьеры, дрожа от волнения. — У меня есть страна, которую называют Палестиной, дядя Вольф там живет, и тетя Ревека туда возвращается. Я уеду туда вместе с ней, я здесь не останусь.
— Что с тобой стряслось, — Лотшин схватила ее за руку и вывела из кабинета. — Услышала что-то от тети Ревеки и относишься к этому всерьез? Успокойся.
В кабинете воцарилось молчание, все были смущены, но Бертель не успокоилась и осталась ждать тетю под дверью кабинета.
Этот воскресный день, когда Бертель узнала великую тайну, стал важнейшим в ее жизни.
— О какой стране ты рассказывала? — допрашивала она тетку у входа в дом.
— Еврейская девочка ничего не слышала о Палестине? — подняла она Бертель на смех, подхваченный ее буйными детками. — Это еврейская страна.
Тетя отозвала ее в сторону и открыла перед ней ящик Пандоры. У евреев есть страна? Спустя неделю тетя исполнила свое обещание: рассказала девочке о разрушении Храма в Иерусалиме и об изгнании римлянами евреев из их страны. С нескрываемым пафосом говорила она о чуде, которое совершается в Израиле. После двух тысяч лет изгнания евреи возвращаются в страну своих праотцов, пионеры-первооткрыватели, которых на иврите зовут «халуцим», создают сельскохозяйственные поселения. Муж ее, врач и сельскохозяйственный работник, сионист, осушает болота, и есть у него цитрусовый сад в Хадере. Тетка сказала, что у евреев есть свой язык, и Зеев — это ивритское имя дяди Вольфа, настоящее нееврейское имя которого было — Вильгельм. Во время большой войны он вернулся в Германию, чтобы служить военным врачом. Затем они снова уехали в Пелестину, но арабские погромы в 1920 году заставили их сионистскую семью уехать опять в Германию. На пороге тридцатых годов тетя со своими детьми отправились в отпуск еще и потому, что в Палестине свирепствовали малярия, комары, хамсины и голод. В доме шутят, что из-за отсутствия там картошки она удлиняет свой отпуск в Германии.