Королева в раковине
Шрифт:
Любимая Германия трогает сердца верных ей граждан, но не сердце Бертель. Она ищет новую идентичность с помощью тети-сионистки, которая внесла дух еврейства в их дом. Она рассказала Бертель о зажигании субботних свечей, о молитвах, которые возносит еврей Творцу мира, о праздниках Израиля и законах кашрута. Эту последнюю тему она связала с печальной главой истории еврейского народа. Свиную кожу враги Израиля использовали для унижения евреев. Евреи, привлеченные к суду, вынуждены были преклонить колено на свиной шкуре перед судьей еще в дни инквизиции, в восемнадцатом веке.
Семья и сердится, и смеется.
Для любимого брата Бертель тоже сочинила молитву. Гейнц выслушал ее и все же сдержал смех.
Садовник Зиммель наморщил лоб.
— Бертель, Бога нет.
— Есть Бог на небе, — возразила она.
Бертель готова стоять насмерть во имя Творца мира.
Она набросилась на Бумбу, который ворвался в ее комнату во время молитвы. Бертель отвешивала поклоны в сторону востока, как учила ее тетя Ревека.
— Нет Бога ни на небе, ни в аду, ни в раю.
Спор накалялся.
— В небе только облака, — кричал Бумба.
— Откуда ты знаешь? Ты был там?
— Но это всем известно.
— Кто тебе об этом сообщил?
— Отец. Он сказал, что это ясно: Бога нет.
Бумба вышел из себя. Ходил по дому и всем говорил, что в голове Бертель расшатались болты.
Бертель постоянно размышляет о существовании Бога. Тетя говорит о Боге, как о реальности, окружающей человека, но ее Бог меняет облики и форму. Бертель кусает губы. Она не знает, что это — Бог — в самом деле. Это ее пугает, и она хочет поговорить об этом с отцом. Фрида договорилась об этом с Артуром и готовит девочку к беседе: расчесывает ее густые запутанные волосы, заплетает косы и предупреждает:
— Не серди отца, не изматывай его своими глупыми вопросами. Избавь его от своих сумасшествий.
Собирает ее косички в бархатную сетку и продолжает:
— Говори мало, Бертель. Дай отцу говорить и помалкивай.
Фрида вытирает нос девочки своим белым передником и ведет по винтовой лестнице наверх, в кабинет отца.
Бертель волнуется. Тетя сказала, что еврейская девочка обязана уметь читать молитвы на иврите, но, быть может, отец отнесется к ее вопросам так же, как Гейнц. Когда она сказала ему, любимому своему брату, что хочет учить иврит, он насмешливо ответил:
— Оставь эти глупости. Древнееврейский язык сегодня просто архаичен. Я сказал отцу, что тетя Ревека кормит тебя глупостями.
Бертель ничего не ответила, уверенная в том,
— Так должно быть. Это язык евреев, и он достоин того, чтобы ты его учила, — поддержал старик девочку.
Перед кабинетом отца Бертель наклонилась, чтобы завязать распустившиеся шнурки туфель, и безмолвно приказала себе быть твердой сердцем. Ей понадобятся все душевные силы, чтобы уверенно стоять перед отцом, зная, как она боится его, ибо он кажется ей чужим.
— Хозяин, я привела девочку по вашей просьбе, — Фрида поправила ей бархатные ленты, закрепляющие косы и, выйдя из кабинета, закрыла за собой дверь.
Бертель сделала поспешный книксен и слегка наклонила голову в поклоне. Отец сделал вид, что не заметил дрожание ее скул и подбородка, и едва слышного скрипа зубов. В животе у нее что-то переворачивалось и трепетало. Как солдат в строю, стояла она без движения, вытянув спину, не выдерживая отцовского взгляда, оценивающего ее внешний вид от головы до пят. Артур встал со своего места ей навстречу, придвинул к ней кресло и усадил ее как взрослую даму. Сердце ее стучало. Во рту было сухо, язык прирос к гортани, как бывало каждый раз, когда волнение пред встречей с отцом охватывает ее.
— Учительница иврита? Бабушка твоя знала иврит. И я его изучал, — удивился отец ее просьбе, открыл ящик письменного стола, извлек тонкую книжицу в черном переплете. — Смотри, это бабушкин молитвенник на иврите. Я помню все буквы, но много лет не читал тексты этих молитв.
Волнение явно отразилось на его лице. Бертель листала пожелтевшие от ветхости страницы, увидела засохшие лепестки розы между страницами с квадратными буквами святого языка. С трудом она подавила в себе желание прикоснуться к этим лепесткам в молитвеннике.
— Дед подарил эти розы бабушке перед венчанием.
Заблестели карие глаза Артура, когда он стал рассказывать девочке о набожности своей матери. Та обычно повторяла, что из еврейской религии черпает высокие принципы нравственности, которым обучает его, своего сына. Холод исчез с отцовского лица, и он продолжал разговор, словно хотел подчеркнуть связь своей маленькой дочери со своей религиозной матерью. Затем сказал:
— Учеба есть учеба. Тебе не помешает учить древнееврейский язык наряду с греческим языком и латынью. Будет тебе учитель иврита при условии, что ты не забросишь уроки христианской религии, — и напоследок добавил, — Бог твоей бабушки не были столь строг и категоричен, как Бог тети Брин. У каждого человека свой Бог и свои руководители. Когда вырастешь, — поймешь. И не чурайся своих одноклассниц. Первым делом, помни, ты — гражданка Германии. Еврейство — твое личное дело.
Впервые исчез страх дочери перед отцом. Отец выпрямился в своем кожаном кресле, подтянул на колени тигровую шкуру и сказал задумчивым голосом:
— На выставке драгоценных камней в Будапеште я обнаружил один древний камень, на котором были выгравированы древнееврейские буквы. Я замер, как будто меня пригвоздили к месту. Хотел узнать — откуда и какого периода этот камень. Но не нашел никаких данных. И, стоя там, подумал, что во всем есть что-то еврейское.
Эта беседа с Бертель потребовала от Артура душевных усилий.