Королева в раковине
Шрифт:
Зимний ветер бил в лица множества людей, собравшихся на еврейском кладбище квартала Вайсензее. Гроб отца несли старшие сыновья и близкие родственники. Сопровождали гроб члены большой семьи Френкелей, приехавшие со всей Германии, члены кружка любителей творчества Гёте, большая делегация от еврейской общины, делегация фронтовиков-евреев, ветеранов Мировой войны. За ними шли рабочие литейной фабрики, все, как один, снявшие комбинезоны и облачившиеся в воскресные одежды. Подразделение молодежной организации в полном составе выделялось формой одежды — темными рубашками, галстуками и значками.
По сторонам
Прячась в складках черной шубы Фриды, купленной ей отцом, Бертель испуганно вглядывалась в темные толпы людей на фоне снежной белизны. Черные костюмы, меховые шубы богачей с высокими черными цилиндрами на головах, сливались в одно черное пятно, змеящееся за гробом по глубокому снегу и наводящее страх.
Церемония погребения велась по традициям евреев-реформистов. Гробовщики в черных одеяниях опустили гроб в отрытую могилу под раскидистой сосной, рядом с могилой матери Артура. Комья мокрой мерзлой земли градом посыпались на крышку гроба. Филипп Коцовер произнес поминальную молитву «Кадиш» на иврите, кантор пропел молитву «Эль малэ рахамим» — «Бог милосердный» — и добавил молитвы на немецком языке, по традиции похорон евреев Германии. Раввин сказал поминальное слово, обращаясь к покойнику на его древнееврейском имени — Элияу. Бертель, не слышала всех этих слов, ибо обвиняла только себя в том, что принесла отцу много горя и вообще довела его до смерти хотя бы тем, что в угоду организации обрезала косы, так любимые отцом, и сожгла рис, который готовила для него, ибо в такие минуты не отрывалась от книги.
Траур по отцу не похож на траур по матери. Дядя Альфред и Филипп Коцовер решительно потребовали вынести большой стол и кресла, обитые цветной тканью, из большого зала столовой, а от сыновей и дочерей — выполнения еврейских обычаев. Семь дней они сидели в трауре на низких скамеечках и ели на низких столиках. Фрида, садовник Зиммель и Фердинанд держали тарелки на коленях, ибо столиков не хватало. Сестры Румпель, следуя христианским традициям, завесили темными тканями зеркала в доме. Братья и сестры закрылись в своих комнатах и затаились в молчании. Семь дней горели свечи в гостиной и комнатах. Пламя их колебалось каждый раз, когда открывались входные двери. В послеобеденное время Филипп регулировал приход и уход гостей.
После семи дней траура Дорис Брин исчезла из дома навсегда, спустя шесть лет со дня своей свадьбы и после несостоявшейся семейной жизни. Дети почувствовали облегчение: теперь она не появится даже как гостья, и не придется вспоминать тот день, когда отец через год после смерти матери вернулся в Берлин с новой женой. Они не могли забыть и то, что он так быстро женился, и то, что он надолго оставил их. Воспоминания о прошлом молчаливом бунте сжимали горло и тревожили душу.
Филипп собрал всю семью в кабинете покойного отца и открыл потайной ящик письменного стола, где находилось завещание. До того, как он начал его оглашать, Лотшин успела сказать:
— Мы не хотим и слышать о разделе имущества, Филипп, это не имеет для нас никакого
Гейнц поддержал ее:
— Фабрика содержала нас до сих пор и будет дальше содержать. Даже нельзя себе представить, что между нами будут разногласия по части имущества.
— Отец знал ваше отношение к имуществу и гордился этим, — сказал Филипп, — он знал, что вы не подеретесь из-за богатства. Но он беспокоился о детях.
— О детях?! — Гейнц и Лотшин удивленно переглянулись.
— Вы еще молоды. Но придет день, и каждый из детей пойдет своим путем и будет строить свой дом. Отец просил обеспечить детям образование и имущество. Потому я попросил его подтвердить свое желание — послать Бертель и Бумбу учиться в одну из лучших школ Швейцарии или Англии. Он завещал им полное покрытие расходов на образование и меня назначил их опекуном. Последним его желанием было — спасти детей. Если возникнет опасность, грозящая их жизни, то они должны эмигрировать в Америку.
Дед, стоявший у окна, обернулся и закричал:
— Никто не оставит дома! Все остаются здесь!
Фрида повысила голос:
— Никто не возьмет моих детей! Вы не уедете ни в какую Америку!!!
— Я уеду только в Палестину! — закричала Бертель.
Ей в ответ закричали:
— Хватит, хватит!
Дед неподвижно стоял у окна. Пламя свечей создавало колеблющиеся тени на его спине, сгорбившейся за последний месяц. Голоса затихли.
Филипп зачитывает завещание. Отец просит Лотшин положить заботу о Бертель, как печать на свое сердце, по библейскому выражению, обеспечивать ее всем необходимым. Солидная сумма денег положена на ее имя через суд, на специальный счет для сирот — чтобы обеспечить продолжение ее учебы в гимназии и университете. Время неспокойное, банки терпят крах один за другим. Поэтому Артур положился на учреждение, которое работает на основании закона.
Бертель ходит по улицам как потерянная. Любое объятие, поглаживание по голове, проявление любви родителей к их детям доставляют ей острую боль. Тоска и любовь к отцу влечет ее в его кабинет. Глаза родителей следят за ней из позолоченных рам. Осторожно она присаживается на кожаное кресло и, как отец, поглаживает тигровую шкуру на коленях. Она скрывает, что в медальоне, висящем на золотой цепочке на ее шее, портрет отца, вставленный ею в день его смерти, — чтобы не сказали о ней, что она слишком мягкосердечна.
В доме все меняется. Гейнц выходит на работу и на деловые встречи в черном костюме, жилетке и бабочке, в белой рубашке. Дед убрал цветок из лацкана своего пиджака, все чаще погружается в раздумья и принимает друзей покойного сына. Один раз в месяц он устраивает вечер памяти Артура, посвященный интеллектуальным беседам. Дед охвачен беспокойством: Лотшин похудела. Ходит в черном, по обычаю христиан, с печальным выражением лица, не выпуская из рук серебряного мундштука, не переставая курить, так, что кончики пальцев пожелтели от никотина.
Дед удивляется ей, принцессе, превратившейся в ворчливую хозяйку. Старшая дочь заняла место Фриды, которая в последнее время заметно постарела, стала медленно двигаться. И выглядит она болезненно. Лотшин обходит комнаты, и любой беспорядок выводит ее из себя. Она приказывает служанкам лучше убирать дом и до блеска натирать мебель. Она выговаривает Бумбе за то, что его комната захламлена вещами.
Дед, центральная фигура в жизни дома, пытается вернуть эту жизнь в нормальное русло, согласно его пониманию.