Королева Жанна. Книги 4-5
Шрифт:
Да, разумеется, герцог Лива любил войну.
Это была не настоящая война, это был лишь ее парадный фасад, но герцог Лива видел и знал именно фасад. Иной войны он не знал и не желал ничего знать о той, настоящей войне. Та война была уделом толпы, тех безымянных единиц, из которых составлялись те самые, ощетиненные копьями черепахи, что так красиво уходили в дым. Для них война выглядела совсем иначе, ведь они смотрели на нее с другой стороны, снизу. Для них война была не праздником, не прекрасной игрой, а проклятием. Страх, боль, голод и преждевременная смерть — вот что такое была война. Война из людей делала зверей. Но какое до всего этого было дело блистательному герцогу Лива.
Он скакал рядом с прекрасной юной королевой, в горле у него першило от восторга, кругом с треском горели дома, вопили раненые —
Битва была проиграна, и герцог Фрам увидел это со своего холма, несмотря даже на то, что все поле, эта прекрасная арена, было до краев наполнено густым пороховым дымом.
Их недостойный маневр сорвался: то ли сигнал был подан не вовремя, то ли это был вообще ложный сигнал — сейчас все это уже не имело значения. Значение имело только то, что атакующая мрежольская кавалерия, скатившись к ручью и начав подыматься на восточную гряду, — внезапно напоролась на копья шагающего сверху Отенского батальона. Столкновение было совершенно неожиданно — скакали в дыму, вслепую — и оттого ужасно. Передние ряды не смогли сдержать коней и всей массой накололись на сдвоенный частокол; вопли, конский визг и треск ломаемых копий покрыл густой залп из середины отенского каре. Задние ряды разбивались о завал, образованный трупами передовых; в один миг атакующая колонна превратилась в стадо. Наступательным порывом вынесло на гребень холма лишь отдельных, не связанных строем, всадников, но они уже не в силах были что-либо изменить, тем более что на холме вдруг оказались конные телогреи, которых, видно, сам черт принес. И все же кавалерия и следующие за ней отряды Фарсала и Гриэльса дрались отчаянно: они были настроены на наступление, на победу, и никак не могли поверить, что дело проиграно. Даже пятясь, они все еще воображали, что вот-вот сломают вражеский заслон и прорвутся на центральный холм. Викремасингу пришлось бросить в центр все свои резервы, чтобы оттеснить лигеров до самого редута Принцепса.
Герцог Фрам не стал дожидаться этого. Узнав, что атака наткнулась на неожиданное препятствие, он сложил подзорную трубу, повернулся и просто пошел прочь с редута. Сорвалось. Конец известен. Теперь пусть Кейлембар спасает то, что можно еще спасти. Это его прямое дело.
Уже садясь на коня, он увидел примчавшегося с левого фланга офицера связи, услышал бешеную ругань Кейлембара. Конечно, этот миланский остолоп, как и следовало опасаться, нарушил приказ, вышел за линию и дал провести себя за нос, как младенца. И вот результат: Аросские люнеты отданы за так, за ничто, левый фланг взломан, деревня Ароса вот-вот падет.
Принцепс, понурившись, сидел в кресле и прислушивался к реву экспансивного Кейлембара.
— И я даже не могу четвертовать эту сволочь перед строем его батальона! Предал все дело и не нашел ничего более остроумного, чем попасть под пулю! А-а, басамазенята…
Принцепс тронул коня и шагом поехал в сторону садов. Сады были в полном цвету. Забравшись в гущу, он спешился, привязал коня и уселся под деревом прямо на землю.
Итак, сорвалось. Предчувствия у Принцепса тоже были скверные, но он старался не поддаваться им, он лелеял в душе дикую надежду, он даже опустился до молитвы… (Ему стало жарко от стыда при одном воспоминании о том, как он шептал нынче ночью, в тяжком предутреннем полусне: «Боже, я никогда не просил Тебя ни о чем… Даруй мне победу… Один только раз помоги, мне, Господи… Я верну Тебе Чемия, Господи, я верну Тебе инквизицию…» — и еще всякую жалкую чепуху молол, явно был не в себе, но это не извиняет. К черту, к черту.) Что же дальше? Разгром, бегство. Армии нет. Дилион, конечно, придется отдать — не сидеть же там, как в мешке, откуда рано или поздно вытащат. Придется скрываться, начинать все сначала… (О своей собственной судьбе он не думал; например, у него не возникало даже мысли: а что, если меня схватят? Он думал только о своем деле.) Борьба все равно будет доведена до конца, но это значит — снова кланяться: Чемию, фригийцам, французам, черту, дьяволу… (Вдруг дикая, удушающая злоба взорвалась в его сердце, он ударился головой о ствол яблони, и на него посыпались белые лепестки.) Проклятая девчонка!.. Исчадие мерзостного Карла Маренского, узурпатора и потомка узурпаторов! Она торжествует! Она пляшет
На линии снова началась стрельба, но герцог Фрам не обратил на нее внимания. До боли зажмурив глаза, он отчетливо представил себе девчонку в руках палачей: голые плечи ее блестят предсмертным потом, красная перчатка собирает ее распущенные волосы, как конский хвост, оттягивает их, открывая шею, голова ее клонится книзу, ее прыгающий подбородок входит в выемку плахи, она вся дрожит… Это будет, это все равно будет с ней! Поднимается сверкающий топор… Нет, нет, постойте, погодите рубить, ей мало этого. Она должна заплатить еще за всех своих предков, лукавых и жестоких кровопроливцев. Она — Марена, она такая же, как они. Отдать ее в подвал, Чемию, инквизиции. Он тоже имеет против нее зуб. Так пусть же она помучится. Ах, как славно она кричит…
Услышав этот вопль, сиятельный Принцепс открыл глаза и с трудом разжал зубы. Он был весь мокрый. Поднял ослабевшие руки, бессмысленно уставился на них. Руки были черны — в каждом кулаке был намертво зажат комок рыхлой садовой земли.
Вопль, ворвавшийся в бредовые видения Принцепса, был вполне реален. Кричали там, на линии, и кричали панически. Фрам увидел, как кто-то сломя голову пробежал между деревьями.
Фу ты, какая мерзость привиделась. Нельзя так распускаться, грешно. Стыдно. Преступно. Этак и в самом деле волком станешь. Нет, нет, забыть, забыть. Не было этого.
Кряхтя, он поднялся на ноги, отряхнул черные ладони. Дрожащими руками отвязал коня.
Ну что же, разгром. Этого и надо было ждать, собственно говоря. Никакой Господь Бог не в силах был изменить положения. И рассчитывать надо только на свои собственные силы.
А сейчас — именно сию минуту — надо ехать в Мрежоль. Незачем увеличивать панику своим исчезновением.
Закусив губу, он с усилием забрался в седло. Где-то рядом заорали:
— Спасайся кто может!
Он усмехнулся: «Вовремя сел на коня…» Эта мысль как-то мрачно развеселила его, вернула ему самообладание; он дал коню шпоры и рысью выехал на дорогу, ведущую из Аросы в Мрежоль.
Герцог Лива где-то отстал. Жанна с Эльвирой и Анхелой, оторвавшись от всех, проскакали через деревню и тем же аллюром повернули на мрежольскую дорогу. Она была пустынна.
Внезапно впереди из гущи сада выскочил на дорогу всадник в черном, с обнаженной головой.
Жанна почти налетела на него. Они узнали друг друга. Жанна растерялась. Герцог Фрам произнес, исказившись, точно дьявол:
— Вы прекрасны, как Афина Паллада, в этом шлеме. Сегодня победа за вами, но этот день — не последний.
Он коротко поклонился ей и рванулся с места галопом Эльвира и Анхела выстрелили ему вдогонку. Жанна наконец опомнилась, выхватила шпагу и, вонзив шпоры в брюхо лошади, поскакала следом.
— Стойте, убийца! — кричала она. — Стойте, жалкий трус! Это вы убили графиню Демерль, проклятый волк! Обернитесь ко мне! Я убью вас в спину, если не обернетесь! Трус! Трус!..
Он не отвечал, не оборачивался и все уходил от нее, у него была свежая лошадь. Жанна скакала за ним совершенно самозабвенно. Из садов стреляли. Вдруг слева от нее что-то рухнуло на дорогу, она услышала крик и обернулась. Лошадь Эльвиры била в воздух задранными копытами, а сама Эльвира, вылетев из седла, еще катилась безжизненным мешком по пыльной дороге.
Жанна испустила страшный вопль, почти на скаку спрыгнула с лошади и бегом кинулась к Эльвире. Сейчас же вокруг нее оказались Анхела, адъютанты, герцог Лива. Когда Жанна подбежала, Эльвиру уже подняли и отнесли в придорожную траву. Жанна остановилась в нескольких шагах и оцепенело смотрела на окровавленное лицо подруги. Эльвира была без признаков жизни. Пока Анхела суетилась, приказывая плащ, врача, воды, пока суетились все остальные, — Жанна стояла, где остановилась, как зачарованная. Перед ее глазами качались колючие стебли чертополоха, мешая ей рассмотреть лицо Эльвиры. Эти шипастые стебли почему-то нагоняли на нее свинцовую тоску. Эльвира — и чертополох. Эльвира без движения, а чертополох шевелится, колышется, как живой. Не понимая хорошенько, зачем она это делает, Жанна подошла ближе и принялась тщательно вытаптывать кустики чертополоха у дороги. Она целиком сосредоточилась на этом занятии. В сторону Эльвиры она старалась не смотреть.