Королевская пешка
Шрифт:
— Я ослепла? – спрашиваю его севшим голосом.
— Нет. Тут темно. Спи. Прошу тебя.
Послушно закрываю глаза, и пытаюсь замереть, но уже через мгновение начинаю ворочаться, стремясь избавиться от тяжелых объятий.
— Тебя пугает темнота? – теплое дыхание щекочет мою шею.
— Не знаю. Отпусти меня.
— Мы это уже проходили. Часа четыре назад. А потом я тебя по коридорам ловил, —недовольно буркнул он, но комната наполнилась рассеянным светом.
— Я в порядке. Просто, не удобно. Ты жесткий.
— Спасибо
— На правду не обижаются.
Выглядел Энираду, откровенно, паршиво. Краше в гроб кладут. Встрёпанный. Бледный. Губы потрескались. Под глазами мешки фиолетового цвета. В сочетании с вертикальным зрачком, вообще, мрак. Нежить натуральная. Такого встретишь в темном переулке, всю оставшуюся жизнь заикаться станешь. И вот есть у меня предположение, что в прошлом на Земле талийцы хорошо так наследили. Тогда понятно, откуда пошли сказки о рептилоидах и живых покойниках.
А на щеках веснушки. Едва заметные. Странно. У совершенной мраморной статуи и, вдруг, веснушки. А еще ямочки на щеках. Это, вообще, за гранью добра и зла.
— О чем ты думаешь?
Качаю головой. Не признаваться же. Вместо этого спрашиваю:
— Мы где?
— В детской. Только отсюда всю мебель убрали. Тут пол теплый. Стены мягкие. Если бы совсем вырубился, был шанс, что ты не убьешься.
— Давай ты поспишь, а я тихонько в уголке посижу?
— На меня смотреть страшно?
Качаю головой. В его взгляде читается ирония. Поэтому слова больше вежливые, чем правдивые застревают в горле. Он прекрасно понимает, как выглядит после двух бессонных ночей. Так зачем врать?
— Я, может быть, в тысячу раз хуже него, — вдруг сказал Энираду с непонятной мне то ли горечью, то ли злостью. – Но мне не плевать. Веришь?
— Ты же все это время был со мной. Это неплохое доказательство.
— Завтра мы к океану полетим. Гулять будем, купаться. Для всех мы уже два дня, как сбежали от суеты дворца.
— То есть отравления не было?
— Мы не можем сейчас обострять отношения с Тиверией.
— Понимаю. – И так обидно стало. Как будто я справедливости ждала. А нет ее этой справедливости. Ни в прежнем моем мире, ни в нынешнем. Есть целесообразность и умение некоторых людей расставлять приоритеты.
— Вряд ли. Они все заплатят за содеянное. Просто, не сейчас.
Что на это можно было ответить? За такое не благодарят. Потому что обещание возмездия – это уже много, но намерение – не есть действие. Хотя, вполне возможно, что для него на самом деле важно наказать тех, кто смел навязывать ему свою волю, вынуждая стать соучастником неблаговидного поступка.
Может быть, ему и не плевать, но это еще не значит, что он станет мстить за меня, а не за себя.
Время покажет.
Все же выбираюсь из объятий Энираду, несмотря на его явное нежелание меня отпускать. Доползаю до стены и сажусь, облокачиваясь о нее спиной. И пока я пытаюсь пережить приступ дурноты, мужчина оказывается
Мои пальцы сами зарываются в его нежные, как у ребенка волосы. И я начинаю осторожно перебирать их, а он улыбается, но глаз не открывает.
— Расскажи что-нибудь, — просит он тихо.
— Что?
— Не знаю. Какую-нибудь историю из детства.
И вот что я могу рассказать этому почти незнакомому человеку? Слишком много грязи было в моей жизни. Но он, действительно сделал шаг мне навстречу. Почему бы не дать ему шанс? Возможно, это предотвратит недопонимания в будущем.
— Уверен, что перед сном хочешь послушать страшную сказку?
— Да.
— Меня с рождения воспитывала бабушка. Моя мать жила с нами, но я, сама по себе, ей была неинтересна. Она моим рождением хотела улучшить свое благосостояние. Не получилось. Ее это огорчало.
— Как это? Родить ребенка будущему императору и не получить содержание?
— Как признался дядюшка, мое рождение не было запланировано. Просто, тогда еще принц Эриан погулял на... Терре Глории. Мою родную планету у вас так называют. Не дождавшись дивидендов от столь странного вложения, как рождение дочери от любовника, она меня возненавидела. Но пока бабушка была жива, я этого не замечала. Меня любили, баловали, окружали заботой. Что еще нужно ребенку? А потом в один далеко не прекрасный день детство кончилось.
— Почему?
— Бабушка умерла. И стало совсем плохо. Матери я мешала, и она попыталась меня убить. Тогда я этого не понимала. И лишь став старше... Ты думаешь, я преувеличиваю?
— Халатность и прямой умысел – разные вещи.
— Она несколько раз на всю ночь выгоняла меня из квартиры. Зимой. Босиком. В тоненькой кофточке. Я сидела рядом с промерзшей батареей. Она почти не давала мне еды. Била, если я брала что-то без спроса. В общем, плохой она была мамой. Так продолжалось четыре месяца. Потом меня забрал к себе ее бывший муж. Мы оба знали, что я – не его дочь. Но он стал мне настоящим отцом. Лучшим на свете.
— Он...
— Умер. — К горлу подкатил привычный комок. Почему даже спустя столько лет мне больно? Время должно лечить, но, похоже, такие раны не затягиваются.
— К этому имеет отношение твои родственники?
— Папа болел. Там это было неизлечимо. Я знала, что он умирает. Да и не скрывал он этого. Наоборот – учил меня жить без него, делал все, чтобы подготовить меня к жизни без него. Мы заранее собрали сумку, с которой я должна была отправиться в приют. Я понимала, когда и куда мне предстоит поехать. А вот родственники и друзья отца даже не подозревали, что маленькая Яра такая самостоятельная. У них чуть массовый инфаркт не случился, когда вечером после похорон они меня не нашли. Путем коллективных воспоминаний за чередой горячительных напитков они поняли, что забыли меня на кладбище.