Королевские бастарды
Шрифт:
На середине лестницы они встретились, и хозяйка шепнула гостю:
– Его нет. Предупредили с Иерусалимской улицы… Воскресают давно забытые истории, кругом так все подозрительно!
Вдруг послышался тихий свист. И на первом, и на втором этажах царила тишина. Кто и где свистел – было совершенно непонятно.
Услышав этот резкий звук, больная вздрогнула и спросила:
– А девочка с вами?
Получив утвердительный ответ, госпожа Кадэ крикнула:
– Дети, идите поиграйте в саду. Нам нужно поговорить о делах.
Лишь только за Клеманом и Тильдой закрылась дверь со
– Похоже, он хочет вас видеть. Это он вам свистел. Идемте.
– А где же его рабочий кабинет? – осведомился Добряк Жафрэ, озираясь по сторонам.
Они спустились на первый этаж, и госпожа Кадэ двинулась прямиком к надгробию; подойдя к могильному камню, она постучала по нему ключом, который держала в руке.
– Экие церемонии! – проговорил сердитый голос. – Давай пускай его ко мне, дурища!
Госпожа Кадэ слабыми исхудавшими руками нажала на камень, и он сдвинулся, открыв что-то вроде подпола.
Там, внизу, в полутьме лежал на охапке соломы человек и с недовольным видом попыхивал трубкой.
Его костистое лицо с орлиным носом было гладко выбрито, круглые глаза, похожие на глазки хищной птицы, глядели мрачно и недобро.
– Вот оно как, воробьиный дед! – сказал мужчина с трубкой хрипловатым и вместе с тем странно пронзительным, почти старушечьим голосом. – Обложили меня со всех сторон, задурили голову, да вдобавок я еще и приболел, а тут старуха того и гляди отдаст Богу душу. Смешно, по-твоему? По-моему, нет.
Старуха, словно желая подтвердить, что может в любой момент покинуть сей бренный мир, зашлась в надсадном кашле, прижимая руки к груди.
– А что все-таки случилось, Любимчик? – спросил Жафрэ, дрожа в трех пальто – и, похоже, не от холода.
– Да вот, делал я тут вывеску для могилки нашего полковника – недурное будет произведение, так мне кажется… – ухмыльнулся человек с трубкой. – Работал, стало быть, тихо-мирно, и вдруг заявляется Маргарита с доктором Самюэлем, а тот держит под мышкой какой-то сверток. Еще не зная, в чем дело, я сразу говорю: «Маргарита! Мне лишние неприятности ни к чему!» Но Самюэль разворачивает бумагу, а в ней – сутана, и мне, конечно, становится весело. Ты меня знаешь, я люблю хорошие шутки!..
От улыбки Любимчика кровь стыла в жилах.
– Знаю я ваши шутки… Вам – смех, а кому-то – слезы, – вздохнула больная.
– Нет людей веселее могильщиков, – засмеялся Любимчик. – Озоруем, как воробышки на кладбище. В общем, речь шла о том, чтобы исповедовать старика Морана. Он ведь словно язык проглотил, затаившись у себя в норке на улице Маркаде. Вот я и согласился отправиться к нему в сутане, тем более что Моран, похоже, много чего знал. Полковник ушел в могилу застегнутым на все пуговицы, но пуговицы-то и у него порой терялись, не так ли? Вдобавок он умел завоевывать доверие честных людей. Сколько лет Моран был сторожевым псом господина Боццо на улице Культюр! И я частенько думал: «Судя по всему, Моран мог бы много чего порассказать о том, где лежит добро нашего старичка, и голову даю на отсечение, что этого обнищавшего аристократа придется долго щекотать, прежде чем он объяснит, куда полковник
Жафрэ закивал.
– Можно было поставить десять против одного, – продолжал могильщик, – что Моран пожелает исповедаться, как-никак он из благородных и девчонку свою колотил, чтобы она «Отче наш» на латыни вызубрила, так что вряд ли ему хотелось сойти в могилу, не облегчив душу и не покаявшись в грехах. Ну вот, надел я сутану и все остальное, что положено. Неплохой из меня получился священник, а, старуха? Нет, она отвечать не будет, она у нас прямо-таки святоша. Ну, значит, вырядился я и пошел. Что Моран жил хорошо – не скажу, но лекарства у него были и даже врач сидел у постели. Догадайся, кто? Доктор Абель Ленуар!..
Добрейший господин Жафрэ никогда не сквернословил, но при имени «доктор Ленуар» у него вырвалось весьма крепкое выражение.
– Меня могли расколоть в ту же секунду, – продолжал Любимчик, – но, к счастью, доктор был при деле. Я держался как ни в чем не бывало, и он, я уверен, ничего не заподозрил. Зато Моран, крепкий орешек, послал меня подальше, стоило мне заикнуться об исповеди. Но вот что интересно: даже в агонии он повторял одно и то же… Кстати, как зовут его малышку?
– Тильда, – ответил Жафрэ.
– Вот-вот, Тильда, – закивал Любимчик. – Ну так он твердил, как попугай: «Не забудь свою молитву, не забудь свою молитву, не забудь свою молитву…» По-моему, стоит потолковать с малышкой, как считаешь?
– Она здесь, – заметил Жафрэ, – я как раз за ней и приехал.
Любимчик вскочил с соломы.
– По собственному почину? – заинтересовался он.
– Нет, по поручению графини Маргариты, – ответил Жафрэ.
– Вполне может быть, – вступила в разговор госпожа Кадэ, – что господин Моран не захотел тебе исповедаться, поскольку узнал тебя, и доктор Ленуар тоже. А иначе с чего бы к нам на следующий день нагрянула полиция?
Любимчик подмигнул Жафрэ.
– Нет у нас привычки откровенничать со старухами, – проворчал хозяин мастерской. – Я ведь дождался доктора Ленуара и проводил его немного. Думаю, он уже никогда ни на кого не донесет!..
Жест Любимчика не оставлял ни малейшего сомнения в том, какая судьба постигла несчастного Ленуара.
– Вот, значит, почему девчушка прибрела на кладбище одна? – мирно осведомился добрейший Жафрэ.
– Именно, именно, – отозвался камнерез. – Доктору было бы довольно затруднительно присутствовать на чужих похоронах.
И, повернувшись к жене, Любимчик распорядился:
– Малышку сюда! Живо!
Не прошло и минуты, как девочка стояла перед Кадэ.
– Я дам тебе новенькую монетку в десять су, – ласково сказал ей Любимчик, – если ты прочтешь мне свою молитву. Ну начинай, будь умницей!
Тильда бегала во дворе с Клеманом и влетела в дом улыбающаяся и раскрасневшаяся. Но стоило заговорить с ней о молитве, как девочка сразу помрачнела и насупилась.
– Я ее так и не выучила! – жалобно пролепетала она. – Вы меня тоже будете колотить, как папаша Моран?