Королевские бастарды
Шрифт:
Итак, Клотильда шла куда глаза глядят.
Дорога, которую она выбрала наугад, вела ее к Сене – сперва по улице Клиши, потом через Сент-Уэн, предместья, поля… В других обстоятельствах она ни за что не смогла бы проделать такой длинный путь пешком, но сейчас она шла и шла – медленно, с трудом, однако ни на миг не останавливаясь.
Шла час, второй, третий…
Она не видела никого вокруг. Отчаяние как будто возвело вокруг нее глухую стену.
Добравшись до решетки того замка, где Людовик XVIII любил пофилософствовать
Клотильда не знала, что напрямик, через поля, она быстрее достигнет реки, но инстинкт повел ее именно через поля, хотя там не было даже тропинки.
Встречные не догадывались, как она устала. Голова ее была вскинута, а поступь тверда, хотя и шла она очень медленно. Ее застывшее лицо не выдавало никаких чувств, только глаза лихорадочно блестели.
Внизу, за парком, среди полей, покрытых инеем, текла Сена.
Летом островок Сент-Уэн – нарядный, украшенный зеленью (война еще не лишила его великолепных тополей) – был любимым местом народных гуляний, где до упаду плясали и во все горло распевали песни, но зимой он выглядел весьма неуютно.
Кругом не было ни души.
Клотильда спустилась к обледенелому берегу. Холода она не чувствовала. Она села на землю возле самой воды, обняла руками колени и склонила голову.
Одна-единственная лодка виднелась на реке: бедный рыбак удил рыбу, чтобы продать ее и купить своим детям еды.
Местные жители прекрасно знали эту позу отчаявшихся.
– Милая красавица, сейчас слишком холодно! Возвращайтесь-ка домой! – крикнул он из своей лодки.
Клотильда его не услышала.
И вполне возможно, что она еще не думала о смерти.
Но мысль о ней внезапно посетила ее. Девушка посмотрела на воду, и лицо ее просветлело при мысли об этом последнем прибежище. Рыбак с лодки предостерег ее:
– Мне ведь придется вылавливать вас, мадемуазель, а мои ребятишки тем временем будут плакать с голоду.
Клотильда подняла голову. Неужели она расслышала обращенные к ней слова? Нет.
Но рука ее потянулась за бумагами из особняка Фиц-Роев, спрятанными за корсажем.
– Они не мои, – прошептала бедняжка, – прежде чем уйти, я должна их вернуть.
И она повернулась спиной к реке и вновь пошла через поля – очень медленно, высоко вскинув голову, похожая на ожившую статую.
Она не обращала внимания на усталость. Она стремилась к цели.
День уже клонился к вечеру, когда Клотильда вновь оказалась на площади Клиши, шумной и запруженной народом. Фокусники давали свое последнее представление.
Лишь возле одного-единственного балагана, балагана Эшалота, никого не было.
Впрочем, Клотильда ничего этого не заметила. Она повернула к бульвару, не поглядев ни направо, ни налево, и стала неторопливо подниматься к нему.
Теперь она знала, куда идет.
Бульвар привел ее к улице Пигаль, и вскоре она увидела перед собой особняк де
Здесь она остановилась.
Против обыкновения ворота особняка госпожи герцогини были открыты.
Но Клотильда не вошла в них.
Она присела на камень – тот самый, что давно облюбовала Лиретта. Лицо Клотильды отражало тяжелейшую внутреннюю борьбу; она явно пыталась что-то вспомнить.
– Да-да, это здесь, – наконец прошептала она. Прижав руки к груди, девушка вновь нащупала бумаги и повторила:
– Они не мои, не мои!
И вдруг, быстро вскочив на ноги, прошептала:
– Клеман! Любимый мой друг! Ведь от меня зависит счастье Клемана! Я несу ему имя и состояние!
И она слабо улыбнулась.
Она вошла в ворота и зашагала по аллее, обсаженной деревьями. Заслышав ее приближение, какой-то человек метнулся к кустарнику, явно не желая показываться девушке на глаза. Впрочем, предосторожность эта была излишней: Клотильда не смотрела по сторонам.
Перед домом, который казался совершенно пустым, она ненадолго остановилась.
В саду происходило какое-то непонятное движение.
Появление Клотильды подняло в нем бесшумную суету, множество теней скользнуло за голые и черные кусты сирени.
– Они оба здесь, – сказала она, глядя на дом, – тот, кого я люблю, и та, кого ненавижу.
Хотя уже совсем стемнело (было около шести часов вечера), ни в одном из окон фасада не горел свет. Даже кухня и буфетная не были освещены.
Любой другой на месте Клотильды непременно обратил бы внимание на то, как странен этот темный, кажущийся пустым дом.
Однако Клотильда ничего не замечала.
Она вошла в главную дверь, миновала прихожую и поднялась по центральной лестнице.
На втором этаже она увидела приоткрытую дверь и толкнула ее.
Она оказалась в просторной спальне, обставленной с ненавязчивой роскошью, – в дамской спальне.
Сначала Клотильде захотелось уйти, ибо что-то подсказывало ей: эта комната принадлежит матери ее любимого, той женщине, что трижды – в Бретани, на улице Виктуар и в особняке Фиц-Роев – жертвовала принцем Жоржем ради спасения другого своего сына, обожаемого, ненаглядного Альберта.
– Дурная мать! – вслух произнесла Клотильда и направилась к двери.
Но тут ее взгляд упал на маленькую молитвенную скамеечку, стоявшую у изголовья кровати, и она подошла к ней и преклонила колени.
Стоило ей сделать это, как силы оставили ее и она погрузилась в сон.
Ей давно уже требовался отдых.
А между тем в соседней гостиной кто-то то и дело упоминал ее и принца Жоржа: там велся громкий разговор.
…Но прежде, чем приступить к описанию необычайных событий, что произошли той ночью в особняке де Сузеев, обычно таком тихом и печальном, мы вернемся немного назад и, чтобы стал понятен последний акт этой драмы, расскажем о том, что случилось накануне.