Королевский гамбит
Шрифт:
Я резко вскидываю голову… и из лёгких разом вышибает весь воздух. Стуча каблуками по каменной плитке, в кабинет быстро входит Уэнсдэй. И теперь она совершенно не похожа на ту девочку с двумя косичками, которую отцовские головорезы втащили в нашу гостиную с мешком на голове всего четыре дня назад.
Она совсем… другая.
Идеально прямые волосы цвета воронова крыла струятся водопадом до самой поясницы, бездонные угольные глаза густо подведены чёрными тенями, а обманчиво хрупкая фигурка облачена в узкую кожаную юбку до колен и тёмную рубашку с вызывающе глубоким декольте. При каждом уверенном
Такую Уэнсдэй Аддамс я не знаю.
Очевидно, я никогда её и не знал — девочки из подвала с ангельским личиком прекрасной фарфоровой куклы в реальности не существует.
Вот её истинное лицо — лицо виртуозной убийцы с ледяным взглядом по-блядски накрашенных глаз и кроваво-алой помадой на надменно поджатых губах.
Единственное, что роднит настоящую Уэнсдэй с фальшивым образом невинной овечки — белая повязка на травмированном левом запястье.
— Оставьте нас, — холодно чеканит она, не удостоив дядю с отцом ни единым взглядом, и усаживается за массивный стол, скрестив руки на груди. — И не тревожьте меня по пустякам.
— Как скажешь, мой скорпиончик, — мурлычет Гомес самым елейным тоном, который абсолютно не вяжется с его суровым внешним обликом. — Мне распорядиться насчет кофе или чего-то покрепче?
— Нет, — жестко и коротко, словно удар хлыстом.
Старшие Аддамсы подчиняются ей с удивительной покорностью — синхронно кивают в знак прощания и быстро покидают кабинет, плотно прикрыв дверь. Несмотря на то, что у меня в голове стоит туман, мешающий нормально соображать, закономерная догадка всплывает сама собой.
— Глава клана не твой отец. Это ты, — из-за сухости во рту голос звучит хрипло. Чертова сука молчит, впившись в меня немигающим пристальным взглядом. Проклятье, какой же я идиот, что не догадался раньше. Злость на себя резко приводит в чувство, даже головная боль отступает на второй план. — Можешь не отвечать, я и так знаю, что прав. И как давно?
— Держу пари, ты никогда не задумывался, как тяжело быть женщиной в мире, который принадлежит мужчинам, — философски изрекает Уэнсдэй, откинувшись на спинку кресла и не отрывая от меня пронзительного ледяного взора. — Особенно, когда ты с детства видишь, каким непроходимым тупицей растёт твой брат. И знаешь, что несмотря на скудоумие и слабохарактерность, он всё равно обретет власть. А тебя просто выгодно отдадут замуж, как призовую кобылу.
— С детскими травмами обратись к психологу, — зло выплёвываю я. В сущности, я гораздо сильнее злюсь на себя, нежели на неё, но чертовой Аддамс знать об этом совершенно необязательно. — Зачем я тут? Хочешь вдоволь поиздеваться, прежде чем пустить мне пулю в лоб?
— Если бы я хотела тебя убить, сделала бы это сразу, — она закатывает глаза с таким раздражённым видом, будто объясняет очевидные вещи неразумному ребёнку.
— Тогда зачем всё это? — я демонстративно дёргаю скованными руками, и наручники издают неприятный металлический звон, ударяясь о батарею. — Если хочешь поговорить, сними это и давай поговорим на равных.
— Справедливо, — констатирует Уэнсдэй, небрежно пожав плечами, и достаёт
Я ожидаю, что она подойдёт ко мне и поможет расстегнуть наручники, но этого не происходит — чертова стерва просто швыряет ключ к моим ногам. Пока я пытаюсь дотянуться до него, согнувшись в три погибели, Аддамс с самым безмятежным видом передвигает фигуры на шахматной доске, стоящей на столе.
Спустя несколько унизительных минут мне наконец удаётся справиться с наручниками — потирая затекшие запястья, я неловко поднимаюсь на ноги.
Кажется, у меня сотрясение.
Голова по-прежнему адски кружится, и я благоразумно усаживаюсь в большое кожаное кресло с каретной стяжкой аккурат напротив её стола. Уэнсдэй хранит молчание — словно нарочно испытывает моё терпение.
— Ну и? — с нажимом говорю я через пару минут. Ситуация складывается, мягко говоря, неоднозначная, и я чувствую себя совершенно не в своей тарелке. Ещё вчера я был уверен, что эта женщина значит для меня невообразимо много… Теперь я понимаю, что та женщина существовала лишь в моём чрезмерно бурном воображении. Но неведение слишком мучительно. — Расскажи мне правду, Уэнсдэй. Просто расскажи мне гребаную правду хотя бы один раз в жизни.
— Именно это я и делаю, — она сиюминутно ощетинивается, словно выпуская невидимые смертельно опасные шипы. А потом едва заметно хмурится и продолжает. — С самого детства нас с Пагсли воспитывали совершенно по-разному. Я никак не могла понять, почему его учили стрелять, метать ножи и вести отцовский бизнес, а меня — танцевать, играть на виолончели и вести глупые светские беседы. И никому не мешать.
Я смутно понимаю, к чему она клонит.
В общем и целом, наследников так называемого высшего общества всегда воспитывали по общепринятым стандартам. Словно мы жили в гребаном восемнадцатом веке.
Сыновья — будущие консильери или боссы.
Дочери — будущие выгодные партии, расходный материал для заключения особенно крупной сделки между двумя кланами.
Кровное родство во все времена было таким же крепким, как кровная вражда.
Но Уэнсдэй в силу своего чертовски упрямого непримиримого характера явно решила пойти против системы — и преуспела в этом.
— Но меня такое распределение ролей не устраивало, — бесстрастно роняет она, подтверждая мои неозвученные мысли. — Дядя Фестер слишком любил меня, чтобы в чём-то отказать. К семи годам я уже могла попасть в центр мишени с расстояния двадцать метров. К десяти — с расстояния в пятьдесят. А к пятнадцати разбиралась в отцовском бизнесе лучше, чем все его советники вместе взятые.
— Мне нужно поаплодировать твоим выдающимся достижениям? — говорю я, просто лишь бы что-то сказать.
— Вот только всего этого было недостаточно, — продолжает Уэнсдэй, проигнорировав мой ироничный выпад. — Все вокруг восторгались моими способностями, но пост главы клана оставался железно закреплён за Пагсли.
В ответ я лишь молча пожимаю плечами.
Подобное стремление к власти всегда было за гранью моего понимания.
— Но я знала, что нужно делать. Помнишь, с чего началась война между нашими семьями?