Королевство белок
Шрифт:
– Леанни, Плакса, идите сюда, – машет рукой Эрсис.
Леанни и Плакса боятся подходить к колодцу: Леанни девочка, а Плакса, хоть и мальчишка, вообще всего боится. Его за это бьют и дразнят.
Они сидят у стены и делят остатки яблок.
– Ну и сидите там, трусы, – Эрсис сплевывает в колодец. – Илла, когда я вырасту и буду хорошо воровать, ты будешь тогда со мной жить?
Илла тоже наклоняется и сплевывает – кружится голова от высоты, но нельзя же показать, что робеешь:
– Ну вот еще! А ты меня потом бросишь, как мой отец нас с мамой. Гад. Затащил нас
– Да ладно, – у Эрсиса кончились яблоки, и он вытирает руки прямо об штаны. – Подумаешь, отец бросил. Мой вон не бросил, так он мать неделю назад по пьяни отлупил, она в лежку лежала три дня. А за мной позавчера гонялся – я еле убежал. У «ничьих» в подвалах отсиделся. Я, наверно, к ним совсем уйду жить.
– К «ничьим»? – Илла задумывается.
«Ничьи дети» – это те, у которых нет матерей и отцов, совсем никаких. Они вместе живут в подвалах и лазают по развалинам.
Мать Иллы кашляет и боится, что скоро умрет. Она думает, что тогда Илла попадет к «ничьим детям». И пропадет. А Илла уверена, что она нигде не пропадет. К тому же там, в подвалах, есть свои, – совернцы, как и она, пришельцы с юга. Но мать жалко: вдруг правда помрет?
– Все равно отец сволочь, – продолжает она о своем. – Вот вырасту, найду его и скажу: гнида ты последняя. Мамка говорит, если бы не он, мы бы так и жили до сих пор в Соверне. Там тепло круглый год, и на деревьях растет… все, что хочешь. Мамка говорила… Виноград, оливы, вроде так. Протяни руку – и рви. Никто не охраняет. И облав не бывает. И солнца столько, прямо как в городе на площади, и даже больше. Мамка говорит: «Я тут помру, потому что солнца мало».
– Врешь, не может быть тепло круглый год, – отмахивается Эрсис.
– Я когда вырасту, не буду с тобой жить, а туда пойду. Мамка говорит: это на юге. Вот узнаю где юг, и пойду, – заявляет Илла.
На каменном полу холодно. Дома у матери были одеяла, и Илла спала на кровати. Но когда мать умерла, то кровать, одеяло и все, что было в доме, разобрали соседи и хозяйка бакалейнойлавки: она сказала, что мать ей была здорово должна. А в подвале у «ничьих детей» – холод и всегда хочется есть. «Ничьи» сидят у стен прямо на полу. Иллу привел сюда южанин по кличке Трещотка, прозванный так за постоянную болтовню, и сказал:
– Нянчиться с тобой никто не будет.
Илла кутается в старый материн платок.
– Эй, черномазая, дай-ка сюда, – тянет вдруг за платок мальчишка года на два старше Иллы. – Холод собачий, буду накрываться!
Илла не «черномазая» – у нее просто темные глаза и черные, давно не чесанные волосы, ну и кожа немного потемнее, чем у местных бледных девчонок с желтыми волосами и голубыми глазами.
– Дай, я сказал, быстро! – мальчишка срывает с Иллы платок.
Илла хорошо помнит Плаксу. Он всегда позволял себя обижать, и его от этого только чаще били.
Илла без лишних слов размахивается кулаком, и любитель чужого добра получает в нос. С коротким, но обидным словом он бьет Иллу так, что она отлетает к стене. Вскакивает и снова кидается на противника. От злости она не чувствует боли. Через несколько
– Ничего моего здесь никто не получит, ясно?
Глубоко ночью, когда все спят, кто сбившись в кучку, кто в одиночку где-то в углу, Илле очень хочется плакать. Нос распух. Но плакать нельзя, говорит себе Илла: будешь как Плакса, все будут дразнить.
Трещотка на следующий день подходит к ней и говорит:
– Ты плохо дерешься. Давай научу.
Когда через неделю у новенькой пытаются отнять кусок хлеба, единственную ее еду за весь день, Илла уже бьет в нос довольно уверенно. И снова:
– Никто ничего моего тут не получит.
Проходят годы. Илла убегает от облав, дерется в уличных драках, ворует мелочь на рынке. Приходится отбиваться и от больших мальчишек: девочки из подвалов становятся их подругами рано, а Илла не хочет быть ничьей подругой: бросит потом с ребенком, как отец. Лучше одной.
Может, ей и нравился один – тот самый Трещотка, но он убит в драке. Эрсис тоже, наконец, сбежал от отца в подвалы, но у него сначала были другие подружки, а потом он попался в облаве. Так что он больше не вернется.
Илла уже девушка. Весна.
Зимой в подвале умерло несколько «ничьих», – зимой всегда так. Илла тоже сильно болела: до сих пор кашляет, как мать. Но мать умерла, а Илла говорила себе, пока лежала больная: я должна выжить и уйти на юг, туда, где наш с матерью родной город. Но как это сделать, Илла не знает.
Она отправляется на весь день в Анварден. Бродит по улицам.
– Девчонка из Богадельни, – слышит она от мастеровых.
Руины в городе называют Богадельней, потому что в древние времена один король пытался построить здесь храм во имя Вседержителя, но стройка была такой большой, что он умер, а даже трети дела не закончил. Его потомки храм достраивать не стали, а убрать эту кучу мусора было невозможно. Вот и остались руины, а по-другому – Богадельня. Там живут бродяги, воры и нищие.
– Девчонка из Богадельни, – дразнят Иллу подмастерья.
Илла порой показывает им вслед язык.
А богатые – те не ходят, а ездят, и Иллу в упор не видят. Говорят, это король и богатые посылают в Богадельню облавы. И поэтому вслед проезжающим Илла тоже время от времени корчит какую-нибудь рожу. Но в целом ей не до них: она ищет, где побольше солнца.
Илла ушла из подвалов: работает теперь в кабаке у Плаксиного отца, моет посуду и полы. Раньше это делала Плаксина мать, но она умерла. Теперь у Иллы свой угол, вроде того, где они раньше жили с матерью, и есть даже одеяло и топчан, и небольшое зеркало. Илла перед ним одергивает ярко-красное платье, по дешевке купленное в лавке, и приглаживает темные волосы. «А ты ничего», – частенько говорит ей отец Плаксы. – «Вот разве больно худая». Он хочет, чтобы Илла заменила ему покойную сожительницу не только в мытье полов. Но теперь Илла хорошо умеет драться. В итоге у кабатчика под глазом синяк, Плакса теперь не здоровается с Иллой, а Илла моет полы и посуду в другом кабаке.