Королевство Гаргалот
Шрифт:
– Для начала уроним, – сообщил я. – Точнее, заставим склониться. Что значит – перед кем?.. Как только подцепят снова, собьем еще разок… А потом поздороваемся. Здесь люди простые, любят ясность и наглядность…
– В отношениях, – досказал Фицрой.
– Да, – согласился я, – в отношениях. Так что располагайтесь на отдых, не слишком длительный, а я пока попробую подготовить их к вежливому разговору.
Фицрой хохотнул.
– А в окна постреляешь?
– Это нехорошо, – укорил я мягко. – Что я, мальчишка, бросаться
– Это да, – согласился он, – нечаянно убивать нельзя, сам знаю, все удовольствие испорчено.
– Вот-вот, – подтвердил я, – а человек создан для удовольствий, как утверждают демократы, потому их слушают больше.
Он вряд ли понял мое умничание, по лицу вижу, сказал в нетерпении:
– Значит, флаг, понятно. Одобряю. Если вон с того холма, достанешь?
Я ответил с полнейшим превосходством:
– Обижаешь.
– Тогда я сам понесу твой мешок, – предложил он с азартным блеском глаз. – А Понсоменер пока за старичком посмотрит.
Рундельштотт проговорил с угрозой в голосе:
– Ты о ком, существо?.. Что-то мне кажется, твоя кожа начинает зеленеть, а между пальцами, вон смотри, растут перепонки…
Фицрой невольно взглянул на руку.
– Мастер, я пошутил!.. Это у нас такой особый юмор, солдатский!.. Грубый, но изящный. С намеком… Дескать, говорю, что старик, а всякий видит орла сизокрылого! И с во-о-от таким клювищем!.. И когтями, когтями… чтобы разгребать всякое… в поисках жемчуга.
Он торопливо ухватил мой мешок, я не успел слова сказать, как уже с двумя, свой тоже цапнул, ринулся по склону вверх.
Рундельштотт крикнул в спину:
– Не задерживайтесь. А то у меня приступ вдохновения…
Фицрой оглянулся, выворачивая шею.
– Творить вино?
– А что еще творится с вдохновением? – спросил Рундельштотт.
Фицрой в муках дернулся назад, шагнул было вперед, остановился, я сказал сурово:
– У мужчины на первом месте долг! Вино, женщины и прочее – даже не на втором!
Он сказал со вздохом:
– Да понял-понял… Нет, сам понесу, береги дыхание. Понял, насколько я суровый и умеющий отказывать себе в простых человеческих радостях?
– Зато ради общечеловеческих, – утешил я. – Хотя общечеловеческими как раз и назовут потом те, что у всех общие и ниже пояса… Неси-неси, не развешивай уши! Меня слушать вредно.
На вершине холма десяток широко раскинувших ветви деревьев, кусты высокие, но редкие, Фицрой бережно опустил мешки в тени так, чтобы из крепости нас не увидел никто даже из дальнозорких.
Я вытащил из мешка сложенную снайперскую, у Фицроя глаза расширились в восторге.
– Это… это другое, – сообщил он. – Побольше и… пострашнее!
– Чувствуешь, – одобрил я. – Тебе бы
– Поссоримся, – предупредил он.
– Да ладно, – сказал я миролюбиво, – какой из тебя музыкант…
Собирать несложно, лучшие умы человечества работали над упрощением конструкции, сошки хорошо раздвинулись и уперлись в мягкую землю, а я залег, широко раскинув ноги и всматриваясь в окуляр.
Спохватившись, Фицрой выудил бинокль, что в свернутом виде не крупнее двойной монеты, умело и подчеркнуто лихо разложил, расположился поудобнее рядом.
Подкручивать верньер не приходится, автоматическая настройка сама следит за резкостью изображения, а крестик прицела смещается, учитывая силу легкого ветерка слева.
– У меня все отчетливо, – доложил Фицрой. – Вот прямо готов протянуть руку и пощупать… каждый кирпичик вижу!
– Кирпичики он щупает, – буркнул я, – скажи честно, баб нет, смотреть не на кого.
Он ухмыльнулся.
– Так уж и нет! Просто еще не увидел.
– Плохой из тебя корректировщик, – сказал я. – Правда, из меня такой же снайпер… Ладно, начинаем.
Крестик покачивается из стороны в сторону, я выждал, поймал древко знамени в прицел и придавил пальцем скобу. Несколько секунд ждал, но знамя реет все так же гордо и надменно, стиснул челюсти и выстрелил снова.
Фицрой поинтересовался, не отрываясь от бинокля:
– Ну как?
– Пристреливаюсь, – ответил я. – Необходимый этап работы мастера.
– А-а, – протянул он, – а я уж подумал, промахиваешься.
– Я? – спросил я с изумлением. – С чего бы?.. Это же элемент игры! Снайперство – высокое искусство, а профессия киллера давно стала эталоном красивой жизни. Разве мы с тобой не искусствоведы в штатском?
Он проворчал:
– Ничего не понял.
– И не надо, – заверил я. – Освобождая головной мозг от всякой ерунды, готов туда складировать вечное, важное, ценное, что подороже.
Третья пуля ушла тоже мимо, но четвертая все-таки задела древко, я видел, как содрогнулось, а на держаке слева появились глубокая канавка.
Приободрившись, я вручную ввел поправку, припал к окуляру, но тут древко под напором ветерка переломилось, но не повисло, а, красиво ныряя в воздушных волнах, пошло вниз.
Фицрой вскрикнул:
– А-а, знамя упало!.. Прямо на крыльцо донжона!..
– Правда? – спросил я. – Кто бы подумал? И чего это оно вот так раз и само…
– Дурное какое-то, – согласился он. – Или колдовство. Что теперь? Когда падает знамя – это дурной знак!
– Доставай вино, – велел я. – И не делай вид, что в твоем мешке был только бинокль.
Он ухмыльнулся.
– И как ты сумел заметить всего один бурдюк? Глазастый.
Я с удивлением смотрел, как он вытащил помимо небольшого раздутого бурдюка еще и две серебряные чаши с затейливой чеканкой.