Королевство Тени и Света

Монинг Карен Мари

Это всегда казалось мне ужасно грустным, и я спешила заверить его: «Но папочка, мы с Алиной появились из тебя (это было до того, как я обнаружила, что биологически это не так), и мы вечно будем твоими, и мы не хотим быть в каком-то другом месте, и ты всегда будешь в каждом нашем завтрашнем дне».

Как и многие другие осторожные семена, которые он посеял, теперь я понимаю. Я и Алина, новый Двор Невидимых, отпрыски Охотников, они обитают в доме Завтра,

и любой родитель, любой правитель должен понимать свою позицию как пастуха перехода, не более, не менее, в тот период, когда ученик становится мастером.

Надо знать, когда действовать, а когда отступить.

Из дневников МакКайлы Лейн-О'Коннор,

Верховной Королевы Фейри

СОН ТЕНЕЙ

У тебя было всё, но ты беспечно позволила всему пропасть^[62]

Я стою на могиле своего отца, под серым небом и легонько моросящим дождём, и огромные чёрные крылья достают до земли.

В мокром состоянии эти величественные оперённые придатки пахнут шёлком, тонкой кожей и свечами с ароматом персика со сливками, что мне кажется невыразимо странным.

Я похоронила Джека Лейна на кладбище в аббатстве, оставив рядом свободное место для мамы. Я бы с надеждой сказала «для одного дня в далёком будущем», но я не уверена, что для мамы это лучший вариант. Папина смерть погрузила её в ту же чёрную депрессию, от которой она страдала, когда умерла Алина, и она даже не может смотреть на меня. Она не пришла на похоронную службу. Мама отказалась покидать городской дом, который она делила с папой. Она сказала мне, что уже попрощалась с ним, но я знаю правду. Ей невыносимо смотреть на меня.

Если бы папочка был здесь, он сказал бы мне что-то вроде: «Твоя мать любит тебя всем сердцем, Мак, и она знает, что моя смерть — это не твоя вина, и однажды вы вновь будете близки; дай ей время. Оно залечивает все раны, детка».

На что я бы сказала: «Нет, не залечивает. Время — в лучшем случае великий уравнитель, смахивающий нас всех в гробы, за исключением меня, только не меня, никогда не меня. На этом кладбище не будет могилы с моим именем, потому что я не могу умереть. Но все мои близкие умрут, и лучшее, на что мы можем надеяться — это найти способы отвлечь себя от боли. Время — это ни скальпель, ни повязка на рану. Шрамы — это всего лишь другое лицо раны».

На что он бы сказал: «Мак, стены всё равно однажды пали бы, вне зависимости от того, приехали бы вы с сестрой в Ирландию или нет. Всё это произошло бы, хоть с вами, хоть без вас. Кто сказал, что если бы вы с сестрой не отправились в Дублин, мы бы вчетвером не умерли от Теней через несколько лет? Кто сказал, что мы не очутились бы в числе миллиардов погибших? Ты не можешь подвергать сомнению каждое действие. Ты можешь лишь встречать каждый день с любящим, верным сердцем — и детка, ты именно так и делаешь».

Забавно, как ясно я до сих пор слышу его голос.

На что я бы горько ответила: «Нет, это не так. В решающий момент моё сердце сделалось тёмным. Вот как я очутилась здесь».

И он бы сказал

что-нибудь, что угодно, что сделало бы моё горе более терпимым, например, «Но если выждать ещё секунду, тёмный момент миновал бы. Это была полная катастрофа, детка. У всех у нас есть тёмные моменты. Мы проживаем их». И он бы напомнил мне, что иметь возможность любить в принципе, пусть даже на протяжении кратчайших часов — это величайший дар жизни, и задним умом все крепки (но не в тот ужасный человеческий год, который пережили многие из нас). Он сказал бы мне, что Бэрронс и Девятка это знают, и мне тоже надо об этом помнить. Учиться на их примере. Учиться жить с горем.

И я со временем научилась бы.

Но мне не дали этого времени.

И папочки здесь нет. В этом и проблема.

Это также благословение. Я не хочу, чтобы он видел меня такой.

Я не сомневаюсь, что Джек Лейн в раю. Но я не хочу, чтобы он смотрел на Землю. Я не хочу, чтобы он видел, что я сделала. Кем я стала.

Его медленная, мучительная смерть разрушила и меня тоже, но я не погружаюсь в депрессию, когда теряю людей, которых люблю всем сердцем.

Я погружаюсь в злость.

Ярость.

Месть.

Это случилось, когда погибла Алина, это случилось, когда я думала, что Бэрронс мёртв, и это случилось опять, когда мой отец наконец-то, с достоинством и приличием запросил двойное милосердие ативана и морфия, лёжа с синими ногами и потемневшими пальцами, силясь дышать вопреки сердцу, которое уже не могло нормально гонять кровь.

В свою защиту скажу, что я пыталась. Он умер всего три дня назад. Я пыталась убедить себя, что его смерть — не моя вина, и даже если так, то я ничего не добьюсь, обрушив убийственную ярость на мир, но горе странно влияет на твой мозг. Типа, он просто отключается, оставляя один большой тупой синяк раскалённой боли и смятения, который не способен принять даже простейшее решение.

Ты бредёшь изо дня в день в сером тумане, а в те исключительные дни, когда ты действительно умудряешься принять душ и покормить себя перед тем, как отправиться прямиком в кровать, ты считаешь это крупным достижением.

Я уничтожила Видимых.

Всех их, даже спирсидхов.

Я не намеревалась это делать. Я вообще не находилась в Фейри, когда это случилось. Я была в книжном магазине, свернулась клубочком в моей кровати, и грибовидное облако боли и ярости становилось слишком крупным, чтобы умещаться в моём теле.

Пока я бушевала и плакала, огромное, тёмное пятно силы короля Невидимых просочилось в мою комнату, повиснув над кроватью и изучая меня.

Я перекатилась на спину с лицом, мокрым от слёз, обнажила зубы и прорычала: «Я хочу твою силу, я хочу всю твою силу, каждую её частицу, потому что я не желаю, чтобы хоть одна её унция оказалась у какого-то фейри, и Круус всё ещё где-то там, играет с нашими жизнями, планирует какое-то другое ужасное разрушение, которое убьёт кого-то ещё из моих близких, и Богом клянусь, он не получит твою силу, а если она будет у меня, я смогу уничтожить его навсегда, уничтожить всех фейри, и наш мир будет таким, каким должен быть — лишь человеческая жизнь на этой планете. Я убью и старых богов тоже. Это наш мир. Дай мне твою силу!»