Короли Альбиона
Шрифт:
Я уже не мог угнаться за ним. Порой с братом Питером такое случалось божественное вдохновение, пророческий дар словно на крыльях уносили его прочь от собеседника. Я постарался вернуть его на землю:
— Но ведь ваш брат Бэкон просидел много лет в темнице францисканского ордена в Париже, Оккам был брошен в тюрьму по обвинению в ереси, и даже Джон Уиклиф с трудом избежал костра.
— Но, дорогой мой Али… минуточку, я только выпущу Винни. Вот видишь? Большинство кошек не возвращаются на место, если их потревожить, и в этом Винни похожа на них, однако далеко не все кошки принимаются теребить передними лапками задвижку, чтобы попроситься на улицу. Вот так. Эти люди, Али, они были… они были как порох. Они могли разнести в клочья наше общество, они подрывали основы, на которых покоится
— И какие же это причины?
— Во-первых, это возможность обрушить насилие, лишения, пытки и смерть на тех, кто посмеет противиться.
— Это мне знакомо. Но вряд ли грубую силу можно счесть правом на власть.
— Разумеется. Но и вторая причина ничуть не лучше.
— Что это за причина?
— Добровольное согласие подданных.
— Однако это как раз кажется мне достаточным оправданием власти, — заметил я. — Во всяком случае, согласие куда лучше насилия.
Брат Питер вновь впал в пророческий транс.
— Смотря как достигается это согласие, — заявил он, и слова посыпались из его уст, словно орехи из продранного мешка. — Если народу, поколение за поколением, скармливают ложь и никто никогда не ставит эту ложь под сомнение, она становится неосознаваемой частью духовной жизни людей. Никто не вспоминает о ней, никто не подвергает ее анализу, но въевшаяся, укоренившаяся ложь контролирует все сознательные душевные движения. Это столь же мощная и столь невидимая глазу сила, как и та, что заставляет падать любой находящийся в воздухе предмет. Это внушение позволяет манипулировать согласием подданных, и все, что грозит разрушить незримые стены веры, подобно тому, как порох может разрушить башни замка, — все это подлежит анафеме. — Брат Питер вздохнул, огляделся по сторонам, глянул в окно, на облака и туман. — Дождь прекратился. Уиклиф, последний из трех великих, говорил об этом. Однако на сегодня достаточно. Давай прогуляемся по саду, полюбуемся каплями дождя на лепестках вишни, а потом покормим рыбок в пруду.
Мы шли вдоль низкой, аккуратно подстриженной изгороди, вдыхая ароматы, пробужденные к жизни дождем, радуясь теплому солнышку. Я отважился подвести итоги нашего разговора.
— Но без этого… — я запнулся, подбирая слово, — без этого насильственного внедрения веры — останутся ли какие-нибудь причины, чтобы человек принял то или иное правление?
— Человек должен путем наблюдения и анализа с почти математической точностью вычислить, какой правитель и какая система могут в наибольшей степени соответствовать его интересам и интересам его собратьев я имею в виду тех мужчин и женщин, вместе с которыми он работает. Очевидно люди, на которых он работает, — это совершенно иной класс, и мыслить эти люди будут диалектически противоположным образом. Итак, этот человек и его товарищи должны вывести гедонистическое уравнение, отвергая все предвзятые аксиомы, будто человечество или государство основано на идеях, существующих в разуме Бога.
Я зажал между зубами веточку шиповника, наслаждаясь острым, живым прикосновением шипов к языку.
— Ты только что упоминал Уиклифа, последнего из трех великих английских францисканцев. Я бы хотел побольше узнать о нем.
Но брат Питер уже выдохся. Он насыпал в пруд хлебные крошки (рыбы
— Как ты знаешь, дорогой Али, пост близится к концу. Вчера был день казни Иисуса этот день у нас называется Страстной Пятницей, и три дня наиболее сурового воздержания продлятся до завтра, до первой трапезы после Святого причастия, когда мы отпразднуем Его воскресение. На празднике я собираюсь читать проповедь, основанную на учении отца Джона Уиклифа. А теперь, с твоего разрешения, я пойду готовить эту проповедь. Приходи к нам в церковь завтра, в одиннадцать утра.
Глава тридцатая
Я выберусь отсюда на хрен, даже если это прикончит меня. Если и не выберусь, буду пытаться, пока не сдохну. Ноготь сорвала, кровь все течет. Болит, точно змея укусила.
Чего они только не предъявили мне на суде, если, конечно, это посмешище можно назвать судом. Столько мудрых людей собралось, даже король с королевой. Ну и голос у нее! Итак, я ослушалась приказа лорда Сомерсета и села на корабль, направлявшийся из Кале в Ингерлонд. Далее, у меня, как они выражаются, «черная» кожа (да неужели?), так что я язычница, а то и вовсе мартышка, а не человек.
В отличие от нас, англичане нисколько не любят обезьян и не верят в свое родство с ними. Далее, лорд Скейлз донес, что в Лондоне я бесстыдно совокуплялась с лордом Марчем. Похоже, речь идет об Эдди. Не отрицаю, именно ради этого я и приехала в Ковентри, вот только не знала, что он тоже лорд.
К этому моменту кое-кто из судей начал догадываться, что я вовсе не мальчик. «У каждого свои недостатки», — признала я. Да, я женщина. Они бы предпочли обвинить Эдди в общении с мальчиками, так что на слово мне никто не поверил. Меня подвергли осмотру, чтобы убедиться, кто же я на самом деле. Установив, что я женщина, они объявили меня ведьмой.
Королева впала в истерику. Она принялась описывать круги по тому подвалу, куда меня засадили — судя по запаху, там успели разлить не одну бочку пива, — а потом набросилась на меня и расцарапала мне щеку длинными алыми ногтями. От неожиданности я не успела ей помешать.
— Ты околдовала Эдди! — вопила она. — Ни англичанин, ни француз — а Эдди можно назвать и тем и другим — не глянет на твою темную шкуру без отвращения. Признайся, что вступила в связь с дьяволом. Он дает тебе приворотные зелья, чтобы заманивать юношей.
Но главное я оказалась сторонницей Йорков, вероятно, посвященной в планы этой партии. Судьям было известно, что Уорик находится в Ирландии вместе с герцогом Йорком. Они хотели знать, собирается ли Уорик вернуться в Кале и каковы намерения Йорка. И куда подевался Марч? И так далее, и тому подобное. Они пустили в ход все средства, чтобы вырвать у меня эти сведения, они прибегли к раскаленному железу и щипцам и принялись растягивать меня на дыбе, особенно им нравилось тянуть меня за ноги в разные стороны, но, поскольку я не могла рассказать о том, о чем понятия не имела, мучители мои скоро устали. В допросе принимали участие Джон Клеггер и Уилл Вент, слуги королевы, но пытками занимался городской палач, мерзкий человечишка. Он был также и кузнецом, его правую щеку украшал большой шрам, и от него вечно пахло докрасна раскаленным металлом. Он и его подручные творили со мной нечто неописуемое. И не стоит больше говорить об этом.
Наконец у судей остался лишь один вопрос: к какой смерти меня приговорить. Они никак не могли прийти к единому мнению. Епископ хотел сжечь меня как ведьму, главный судья колебался — то ли обезглавить по обвинению в государственной измене, то ли повесить, а потом выпотрошить. Я получила небольшую отсрочку. Было ясно, что мне предстоит умереть, оставалось лишь решить — как именно.
Ох! Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Камень в конце концов поддался, но рухнул прямо мне на ногу. И впрямь зуб гиганта размером с ядро или по крайней мере с арбуз. Право же, мне надо выбраться отсюда к ночи. Вместе с камнем внутрь моей темницы обрушилась целая гора щебенки, мне оставалось лишь долбить и разрушать не слишком крепкую стену. Только повнимательнее, следи, куда летят камни.