Королю червонному — дорога дальняя
Шрифт:
В середине мая восстание затухает. Люди пана Болека возобновляют свою деятельность. Самое время, а то вдова уже начинает нервничать.
Муж по каналам выводит из гетто родителей своей приятельницы. Внешность у тех вполне приличная: она — крупная, полная, он носит усы, можно поселить их дома. (Живут они теперь в бывшем еврейском доме на Марианской, с симпатичным, надежным дворником паном Матеушем. Квартиру устроила Лилюся. Тут уже успели побывать мародеры, но они вставили окна и раздобыли печурку с трубой, жить можно.)
Родители мужниной приятельницы могли бы быть поблагоразумнее: рядом лестница, и соседям слышен
Муж находит им новое жилье, они втроем отправляются туда.
На улице встречают знакомого еврея из Лодзи. Тот тоже узнает их. Приветливо улыбается, они улыбаются в ответ и идут дальше.
Входят в квартиру. Через час кто-то стучит в дверь. Смотрят в глазок: знакомый из Лодзи. Они открывают — на пороге полицейские. Всех забирают в комиссариат, мужа отпускают, стариков отвозят в криминальную полицию.
На следующий день муж просыпается и говорит, что этим людям нужно помочь. Еврей. Обрезанный. С фальшивой кенкартой. Жена перекрашена в блондинку. Родители скрываются в убежище. В тайнике — тюки с еврейским барахлом. И он — он! — отправляется в немецкую криминальную полицию. Она пытается его удержать. Кричит: зачем ты идешь? Ради кого? Это ты должен выжить, а не они! Муж отстраняет ее. Переговоры с полицейскими ничего не дают, хорошо еще, что они не догадываются проверить его ширинку.
Через несколько недель из лагеря приходит открытка. На ней два слова: «Спасите нас». Приходит и телеграмма от мужниной приятельницы. В ней четыре слова: «Спасите, куда прислать деньги?» На ее месте я бы села в поезд и приехала спасать родителей сама, говорит она мужу. Но муж прекрасно понимает свою приятельницу: она боится потерять хорошее место — прислуги в немецком доме. Хочет спокойно дожить до конца войны.
Муж прав. Приятельница доживет до конца войны. А ее родители, которые своим отчаянием, своим призывом осмелились подвергнуть опасности его жизнь, погибнут в лагере.
Кресло: цена
Надо было сказать: сначала отведи его, потом ее. Или наоборот, первой следовало пойти жене — лодзинский знакомый наверняка бы ее не признал. Старика — да, в свое время у них были какие-то общие дела. Нет, все-таки сначала надо было отвести мужа. Он бы попался, а жена уцелела. Впрочем, она бы тоже, наверное, попалась, но потом, позже…
Интересно, пережил ли войну знакомый из Лодзи? Понятно, что он спасал себя и своих близких, каждый еврейский шпик кого-нибудь спасал. Вопрос в том, какой ценой. Но кто думает о цене, когда надо спасать?
Девушка
Очередная мужнина приятельница выходит из гетто по каналам. Ночует в тайнике пана Болека, рано утром ее нужно привести домой. Внешность у приятельницы вполне приличная: толстая коса, серые глаза, светлая кожа и маленький веснушчатый нос.
Они идут домой. За первым же углом натыкаются на полицейского. Он окидывает их внимательным взглядом, хватает приятельницу за косу и тянет в подворотню. Та сопротивляется, но полицейский прижимает девушку к стене и расстегивает на ней блузку.
— Пан полицейский, что вы себе позволяете?! — вмешивается она и своим новым, нееврейским голосом продолжает: — Вы бы лучше жидов ловили,
— Да-а? — полицейский отрывается от груди девушки. — Хотите, чтобы я в ваш тайник наведался?
В тайнике пан Болек и его люди, муж…
— Заткнись, — говорит она резко приятельнице, однако та и не думает затыкаться. Наоборот, рыдает все отчаяннее:
— Отпустите меня, пожалуйста, я еще девушка, девственница!..
Ситуация становится угрожающей. Люди идут на работу, могут услышать, заинтересоваться… Кто это кричит — в подворотне, на рассвете — «Я девственница»? И кого полицейский может столь безнаказанно лапать в подворотне? Все это чревато крупными неприятностями.
Но, к счастью, девичество мужниной приятельницы остужает пыл полицейского. Он переключается на нее, а уж она-то хорошо знает, как себя вести. Не причитает, не вырывается. Приятельница мужа тактично отворачивается. Полицейский застегивает ширинку. Они возвращаются домой.
Свитер
Бася и Юрек Гайер уезжают из Польши. Немцы объявили, что выпустят евреев — граждан иностранных государств, и люди принялись скупать на черном рынке загранпаспорта. У Баси и Юрека паспорта гондурасские. Они приходят на улицу Длугую, в отель «Польский», где оформляют документы.
Она хочет попрощаться с Басей Гайер. Ведь это у нее в гостях она встретила блондина с беспомощными руками. Ведь это в Басиной квартире он сказал: «Ты похожа на дочь раввина». А она ответила: «Мой отец — химик, он ищет цвет, которого нет в радужном спектре». «Это почти одно и то же», — улыбнулся блондин. Так началась история их любви.
Им хочется поболтать перед разлукой, и она остается у Гайеров на всю ночь. Они толкуют о Гондурасе, о том, что там говорят по-испански и придется учить язык. О том, что испанский вовсе не так уж труден. О том, что свитер, который Бася связала в гетто из разноцветных остатков шерсти, пригодится ей в путешествии. (Бася объясняет, как вязать — где лицевая, где изнаночная, где накид, — показывает темно-розовую подкладку, изнанку с бесчисленными узелками.)
В пять утра немцы оцепляют отель «Польский». Всех увозят в Павяк [6] , евреев отделяют от поляков. Она показывает кенкарту на имя Марии Павлицкой и присоединяется к группе поляков, которые пришли попрощаться с отъезжающими. Бася и Юрек предъявляют гондурасские паспорта и оказываются среди евреев. Евреев уводят, поляков оставляют в тюрьме. Она проводит в Павяке два месяца.
6
Варшавская тюрьма, во время немецкой оккупации — главный тюремный центр польского генерал-губернаторства.
Молитва
Коридор, по обе стороны — камеры. В одной сидят еврейки. Каждый день по дороге в уборную она заглядывает к ним через глазок. Однажды утром видит мать своего мужа. Та сидит боком, подперев подбородок худой морщинистой рукой. Вечером она снова смотрит в глазок: взгляд женщины устремлен на дверь, словно бы прямо на нее.
Она в смятении отшатывается.
Возвращается в камеру.
Спрашивает арестованную накануне сокамерницу, кого привезли вместе с ней.