Корона и эшафот
Шрифт:
Если интересы народа действительно требуют отсрочки казни, то почему вы так торопились с судом? Почему вы посвящали свои заседания исключительно прениям по делу Людовика? Или, может быть, нам станут приводить политические соображения? Но их нет, как по отношению к внешнему положению, так и по отношению к внутреннему. Внутри страны будет тем больше поводов к волнениям, чем дольше мы будем откладывать исполнение приговора. Что же касается внешней политики, тут надо безусловно отбросить всякие соображения, которыми хотят заставить нас отложить казнь: подобного рода мотивы так же нечисты, как и кабинетная политика. Неужели мы должны сохранить жизнь Людовика XVI для сделок с тиранией, чтобы в его лице иметь залог против неприятельского вторжения? Неужели таким путем думают добиться более выгодного мира? Какой истинный француз не содрогнется при мысли, что этот план может быть осуществлен?
Речь Барера,как и в прениях по поводу апелляции к народу, скрепила аргументацию Робеспьера. Выслушав обоих ораторов, Конвент решил приступить к поименному голосованию. Из 690 голосовавших депутатов 310 высказались за отсрочку, 380 — против. В 3 часа ночи 20 января процесс Людовика XVI был закончен. Исполнительному совету было поручено сообщить Людовику декрет Национального Конвента и привести его в исполнение в 24 часа.
В два часа дня министр юстиции Гара, мэр Шамбон и прокурор Коммуны Шометт явились в Тампль для объявления приговора Людовику XVI. Последний выслушал его спокойно: он знал уже о своей участи от Мальзерба. По прочтении приговора Людовик передал Гара письмо к Конвенту, в котором просил дать ему трехдневную отсрочку, ослабить надзор, разрешить свидание с семьей без свидетелей и призвать священника, по его выбору. Конвент решительно отказал в отсрочке, но удовлетворил остальные просьбы Людовика; по его желанию был немедленно разыскан и привезен в Тампль один из отвергавших гражданскую присягу священников, Эджеворт де Фермой.
Вечером Людовик простился с женой, сестрой и детьми; в этом долгом и трогательном свидании он обнаружил всю глубину своих семейных привязанностей. После тяжелой сцены прощания осужденный король остался наедине со своим духовником. До двух часов ночи время прошло в молитве и размышлениях. Людовик, казалось, покорился неизбежному. В эти минуты самоуглубления он очищался душой и готовился встретить смерть с тем мужеством, которого не отрицает за ним ни один из историков. От двух до пяти часов Людовик спокойно проспал. Около пяти он был разбужен своим преданным камердинером Клери. Набожный до конца, Людовик пожелал выслушать обедню, исповедаться и причаститься. Затем он простился с верным Клери и передал ему серебряную печать с государственным гербом для своего сына, венчальное кольцо и связку волос жены и детей для Марии Антуанетты. «Скажите ей, — прибавил он, — что мне больно расставаться с нею; пусть она простит мне, что я не посылаю за ней, как обещал вчера: я хочу избавить ее от жестокой минуты разлуки».
В девять часов утра Сантерр с двумя комиссарами Коммуны явился за осужденным. Людовик подал одному из муниципалов, бывшему священнику Жаку Ру, сложенную бумагу, прося передать ее в совет Коммуны; это было его завещание. «Это не мое дело, — сказал тот, отступая, — я пришел сюда, чтобы отвезти вас на эшафот!» Этот варварский ответ был справедливо заклеймен всей современной прессой. Передачу завещания взял на себя другой муниципальный чиновник.
Внизу Людовика ждала та самая карета, в которой он ехал на допрос в Конвент. Он поместился туда с духовником и двумя жандармами. Карета медленно двинулась вперед среди длинных шпалер национальной гвардии, размещенной от Тампля до места казни. Людовик читал молитвы на отход души. Глубокое молчание царило вокруг; все магазины были закрыты; город был запружен войсками. Накануне носились слухи, что роялисты готовятся освободить короля на пути к эшафоту, да циркулировал памфлет какого-то полоумного каноника, призывавшего парижских женщин «вырвать из плена своего монарха». «Один Бог знает, — простодушно прибавлял автор, — сколько расходов и трудов потратил этот добрый государь, чтобы задержать и остановить развитие республиканского духа». Однако во время следования Людовика к эшафоту не было сделано никакой серьезной попытки освободить его, если не считать безуспешных усилий горсти роялистов собрать народ. Но народ оставался совершенно спокойным.
В
В 10 часов 20 минут Людовика XVI не стало. Палач высоко поднял его голову и показал ее народу. Единодушный крик: «Да здравствует республика! Да здравствует нация!» — огласил огромную площадь. Момент казни предполагалось ознаменовать пушечным выстрелом; но этого не было сделано, ибо, по замечанию «Bevolutions de Paris», «голова короля не должна при падении делать больше шума, чем голова всякого другого преступника». Это образное выражение характеризует эпоху.
Масса солдат и граждан из различных классов общества спешила омочить платки или оружие в крови казненного. Этот акт часто изображается как проявление невежества или суеверия. Чтобы показать истинные побуждения людей, совершивших его, мы приведем свидетельство очевидца:
«Один гражданин взошел на эшафот и, погрузив свою обнаженную руку в кровь Капета, которая накопилась целыми лужами, зачерпнул ее в горсть и оросил ею толпу людей, теснившихся внизу и старавшихся, чтобы капля крови брызнула им на лоб. «Братья, — говорил этот гражданин, — братья, нам угрожали, что кровь Людовика Капета падет на наши головы. Пусть же исполнится это пророчество; ведь Людовик Капет столько раз обагрял руки в нашей крови!.. Республиканцы, кровь короля приносит счастье!»
Другой гражданин, бывший свидетелем этой сцены, достойной Тацита, воскликнул: «Друзья мои, что мы делаем? Все это будет разглашено; нас расславят за границей как дикую и кровожадную чернь!» Он услышал в ответ: «Да, мы жаждем крови деспота; пусть об этом расскажут хоть всему миру! Французский народ слишком долго терпел. Терпение — слабость нации, придающая смелость тиранам; мы не дошли бы до такого положения, если бы на этой самой площади вместо статуи мы воздвигали эшафот Людовику XV. Скольких преступлений не успели бы тогда совершить Бурбоны! Настал наконец день воздаяния; оно должно быть так же грозно, как ужасны были злодеяния, оно должно глубоко запечатлеться в умах. Пусть соседние народы, устремляющие на нас свои взоры, видят, как нужно карать короля-клятвопреступника; пусть узнают они, что кровь тирана — наилучшая жертва, какую можно принести на алтарь божества свободных людей!» [31]
31
«Revolutions de Paris», № CLXXXV.
Останки Людовика были погребены на кладбище Магдалины. Это место было связано с печальными событиями, ознаменовавшими его бракосочетание. 23 года тому назад, во время пышных празднеств, происходивших по этому случаю, более тысячи граждан благодаря небрежности администрации были раздавлены в толпе или растоптаны под копытами лошадей; они были похоронены на кладбище Магдалины. В глазах современников это несчастье было своего рода предзнаменованием. Зловещая тень, казалось, легла на союз Людовика с Марией Антуанеттой… Теперь предзнаменование сбылось. Костям казненного короля суждено было покоиться рядом с костями людей, погибших жертвами его былого величия.
Во время перевозки тела казненного народ по-прежнему хранил спокойствие. На приглашение властей не нарушать порядка из толпы послышался голос: «Пусть его везут куда угодно! Что нам до этого? Мы всегда были не прочь — от него, он постоянно норовил прочь от нас».
Беркова Н. Н. Процесс Людовика XVI.
Пб., 1920 (с сокращением).
С. Цвейг
Мария Антуанетта