Корона, Огонь и Медные Крылья
Шрифт:
Голуби — птицы Нут. Посланцы Судьбы.
Нут часто играет на голубиные жизни. Нет, разумеется, ни одного человека в здравом уме, кто бы рискнул стрелять в белоснежных голубей государевой почты, но есть соколы, ястребы, некоторые из аманейе, кто тоже не прочь полакомиться мясом птиц. Эти могут разметать по ветру снег перьев и лишить государя крылатого посланца. Потому с важными вестями посылают двух-трех голубей, дублирующих друг друга, а один — это уверения в почтении и любви, новости средней важности, признания и стихи.
И мои депеши отцу.
Светоч Справедливости ведь
Я мог бы бывать при отцовском дворе и передавать новости лично. Это стоило бы мне четверти часа полета — но во дворце меня боятся. Боятся мои тетки, боятся братья, рожденные от женщин, боятся сестры, до смерти боятся советники отца. Раньше мне казалось, что отец не боится — не испугался же он моей матери, наверное, такой же отчаянной и необузданной, как Молния — но теперь, за много лет родня и вассалы, похоже, сумели убедить его в том, что я опасен. Я кажусь будущим узурпатором. Я уже вырос. У меня хвост с ядовитым жалом, глаза, желтые, как у барса. Страшный. Теперь государь нервничает в моем присутствии; мне не хочется являться ему на глаза.
И отец не хочет меня видеть; мне предписана голубиная почта. Трясущийся от ужаса гонец приезжает в мой дом, в мое Каменное Гнездо, привозит клеточку с новыми голубями, когда я выпускаю всех. Каждый раз гонец новый. Любопытно, как их выбирают? Рассказывают о Хуэйни-Аман и смотрят, кто не обольет штаны во время рассказа?
Со мной вообще прекратили бы всякие сношения, но я полезен государю, двору и стране. Я — Непобедимый Ветер, я — Медное Крыло Царя. Мои воины участвуют в любых сражениях, создавая моментальный перевес сил — не у каждого царя есть кто-то, кому будут подчиняться аглийе, очень чувствительные к настоящей гранатовой крови. Мои вассалы превратили Горы Нежити в щит короны. И я пью кавойе и жую смолу — хоть не люблю ощущение бездумного покоя от жеваной смолы — с государем Смерчем, в Теснине Духов, в его дворце, называемом Гранитный Клинок. Я маршал и дипломат двора Ашури. Но видеть меня при дворе все равно не хотят.
Пока я воюю, мои братья слизывают мед на темной стороне своих покоев. Отец устроил между ними соревнование в плодородии; если он осуществит, что обещал — я буду воевать и договариваться за кого-нибудь из младших рода. Я, сын царя людей и царевны аглийе, не стану устраивать смуту и рвать родичам глотку за трон. Но…
Но, услышь Нут, это болит.
Я подумал о женских покоях, я посмотрел на выжженную солнцем дожелта степную
Я лег на низовой ветер; он плавно, как падающий лист, опустил меня к маленькой придорожной кумирне. Деревянная статуэтка Нут, укутанная в девичью шаль, стояла под невысоким куполом меж четырех резных столбов, пестрых от жертвенных ленточек, цветных лоскутков и стеклянных бус. Перед Матерью Судьбы дотлевали благовония в медной чашке. Я преклонил колена, коснулся губами пальца, пальцем — маленьких ног из потрескавшегося темного дерева:
"Отдашь мне эту женщину, госпожа моя?"
Пыльный, наглый, дорожный воробей чирикнул под самым ухом и вспорхнул. Знамение. Только что оно значит? "Птичка спорхнула именно к тебе"? "Ты, воробей, надоедливый и ничтожный, клюй зерна в навозе — и не чирикай"? Не орла послала, однако…
Я обернулся к коленопреклоненным вассалам:
— Все равно. Я уже решил. Нынче же вечером.
Они склонили головы, выражая согласие, хотя явно меня не поняли.
Принц Тхарайя пригласил нас в будуар.
Там стоял полумрак, огоньки отражались в серебряных зеркалах, и очень приятно пахло сандаловым деревом, воском свечей и гераневым маслом. Тхарайя полулежал на широчайшем ложе, по местной моде заваленном подушками, в темно-красной шелковой рубахе, бархатных штанах — и босой. Его челка по-прежнему небрежно свисала на глаза, но он побрился.
Увидев нас, принц приподнялся и расширил глаза. Его хвост приподнялся в виде вопросительного знака.
— Добрый вечер, — сказала я и чинила политес.
— Добрый, — ответил его высочество и приказал Шуарле, — Пошел вон!
Шуарле взглянул на меня — и не двинулся с места.
— Господин, — сказал я и улыбнулась, — я сочла, что нехорошо посещать тебя без провожатых в такой поздний час, поэтому пришла со свитой. Прости, но разве я сама не могу приказывать своим слугам?
— Так отошли его, — приказал принц уже мне.
— Мне не хочется, господин, — сказала я. — Можно, он останется? Или, может, ты передумал со мной разговаривать, и лучше мы вместе уйдем?
Его высочество рассмеялся и сел.
— Ты забавно рассуждаешь, — сказал он весело. — Вероятно, ты думаешь, что твой паж защитит тебя от меня, если я всерьез захочу тебя заполучить? Ты его несколько переоцениваешь.
— Нет, — сказала я как можно более кротко. — Я так не думаю. Я отлично представляю себе силу твоих родичей. Я просто надеюсь, что ты не любишь убивать — потому что сначала тебе придется убить Шуарле, а потом — меня, наверное…
Принц расхохотался.
— А тебя за что, Лиалешь?
— Пока ты будешь убивать моего друга, — сказала я, — я попытаюсь убить тебя.
Он так смеялся, что вытер слезы:
— Как же будешь убивать меня, женщина?
Я огляделась и прикинула.
— Вероятно — подсвечником, — сказала я печально. — Но, знаешь, принц Тхарайя, мне этого совершенно не хочется. Во-первых, Шуарле дорог мне, а во-вторых, мне было бы очень неприятно причинять тебе боль. Тебе ведь и так часто бывает больно, правда?