Короткая память
Шрифт:
Я кончил.
Но судья молчит.
Глядит куда-то мимо меня. Наконец стряхнула с себя оцепенение. Сказала устало:
— Понятно, товарищ общественный обвинитель. Наклонилась к заседательнице слева, что-то тихо спросила ее. Потом — к заседателю справа.
Объявила:
— Посовещавшись на месте, суд определил: ходатайство защиты удовлетворить.
Заключение лаборатории городского мединститута
Препарат Рукавицына Н. А. представляет собой жидкость янтарного цвета со специфическим запахом, хорошо растворимую в воде, с удельным весом 1012—1015 и PH-6,9—7,1.
Препарат имеет сложный химический и биохимический состав, включающий важнейшие и дефицитные аминокислоты — валин, лейцин, глютаминовую, а также аспарагиновую кислоту, треонин. Обнаружено наличие 10-нигидрин-положительных веществ. Кроме аминокислот в препарате содержится 4 низкомолекулярных пептида (по данным хроматографического и электрофоретического исследований). Спектральный анализ показал наличие значительного количества микроэлементов.
На модели экспериментальных опухолей (Эрлиха, Крокер, Браун-Пирс) с несомненностью можно судить об эффективности применения препарата, что выражалось в существенном удлинении сроков продолжительности жизни животных с опухолями, увеличении выживаемости животных, а в ряде случаев и полном рассасывании уже развивавшихся опухолей. Можно предположить, что препарат является активным биологическим стимулятором, неспецифически стимулирующим активность защитных систем организма. По-видимому, именно этим обстоятельством можно объяснить обнаруженную его универсальность — влияние на многие патологические процессы с разной этиологией и патогенезом. Так, при опухолях его эффективность связывается, вероятно, не с непосредственным лизирующим или антиметаболическим действием на опухолевые клетки, а со стимуляцией лимфоидной ткани и организацией защитного клеточного барьера вокруг опухоли типа «грануляционного вала»...
— Господи, значит, правда лечит! Рассасывает опухоль! И такого человека мы сажаем на скамью подсудимых! — громко, трагически сказал адвокат. — Кто же мы есть после этого?
— Тихо! — прервала его судья. — Прошу, тихо! Я вам не давала слова.
А в зале шум. Крики. Слезы.
Прокурор Гуров не глядит в мою сторону. Подальше отодвинул свой стул.
Сверкают очки Боярского.
В его глазах я пал сейчас еще ниже подсудимого Рукавицына.
— Тихо! Немедленно прекратите шум! Судебное заседание продолжается... Выступая в прениях сторон, товарищ общественный обвинитель, очевидно, даст нам необходимые разъяснения, — сказал судья. И посмотрела на меня.
Тяжелый камень лежит у меня на сердце.
Но к судье я испытываю сейчас чувство, похожее на благодарность.
Глава девятая
Окна
Сегодня ясный, погожий осенний день.
В такую погоду жизнь как будто замирает, течет медленнее.
Не так мчатся троллейбусы.
Не так бегут люди.
Кажется, все кругом перестает спешить.
На противоположной стороне улицы уже битый час болтают две девушки. Низенькая, полненькая, с сумкой через плечо и высокая, в коричневой болонье. Высокая рассказывает, низенькая слушает и заливается от смеха.
За время Нининой болезни я привык, что существуют два совсем разных мира. Один — нормальный, продолжающий жить по-прежнему, как ни в чем не бывало. Другой — я и Нина.
Нормальный мир переполнен, как всегда, тысячами разных забот. Я не слышу, о чем говорят там, за окном, две девушки, но могу догадываться: выйти ли замуж, поступить ли на службу, родить ли ребенка, переехать ли в другой город, купить ли шубу?..
Наш с Ниной мир был, наоборот, удивительно беззаботным.
Слишком мало оставалось нам с ней проблем, которые нужно было решать.
Но Нина вдруг сделалась необычайно говорливой.
— Знаешь, — внезапно начинала она, — мамину комнату и наши две можно было поменять поближе к центру.
Я не сразу даже соображал, о чем идет речь... Комнату ее матери и две моих мы выменяли на три вместе пятнадцать лет назад. Было много споров, волнений, теща ни на чем не могла остановиться, каждый день у нее возникали новые, все более фантастические идеи... Я нервничал, злился, отказывался заниматься «этой самодеятельностью». Одна Нина держалась весело и спокойно. Выслушав требования своей матери и мой горячий монолог, она отвечала: «Ничего, все сложится удачно». — «Как? — кричал я. — Как удачно, если мы втроем не можем ни до чего договориться?.. Сумасшедший дом!» — «Ничего, — отвечала она. — Покричим и договоримся. Что ты, Женечка? Надулся как индюк».
Нинина мама давным-давно умерла. В комнатах, которые тогда выменяли, мы не прожили и двух лет. Сразу же я получил от института новую прекрасную квартиру. Какая разница сейчас, ближе или дальше от центра были те комнаты? Какую роль это играет в нашей жизни?
Но Нина смотрит на меня в упор, глаза ее напряженно расширены, в них слезы.
Ей это очень, очень важно!
— Ты права, — говорю я, — можно было поближе...
— А помнишь квартиру на Обуховской? Под окнами трамвай ходил?..
На Обуховской? Нет, не помню. Очень смутно.
— А как же, — говорю я. — Конечно, помню.
— Надо было менять. Мы дураки. Трамвай через год сняли.
— Да, верно.
От этого пустого и бессмысленного разговора о комнатах, до которых нам нет никакого дела, у меня холодеет сердце.
Хочется отшвырнуть стул, тарелку с котлетой, раскрытую книгу, кинуться к Нине, прижать ее к себе и целовать, целовать, целовать, знать, что мы вместе, вдвоем, рядом...
Но я молчу. Сижу как изваяние.