Короткая память
Шрифт:
Хотя чего уж теперь сожалеть – поздно. Только сердце зря рвать. Нельзя его рвать, пригодится еще. Жить надо, сильной быть надо. Хоть и возраст уже не обманешь, силы не те, не те… Но все равно – нельзя о покое думать! Какой такой покой? Это ж как в стихах – покой нам только снится… Нет, нет! Где покой, там и смерть близко. А умирать ей никак нельзя – Нинель же совсем одна останется. И свою дочку поднять не сможет…
А все-таки странно – почему Нинель дочку Ниночкой назвала? Что за путаницу такую придумала – Нинель да Ниночка? Получается, теперь обе Ниночки… Спросила
Вот вся в этом Нинель и есть – пусть будет красиво, а остальное не важно. Красивое личико, красивая одежда, красивые семейные фотографии в интернете… Ох, как она любила себя с дочкой фотографировать, как любила выставлять напоказ красоту! И подписывать при этом хвастливо, вроде «мы папины радости», «две папины Ниночки», «ждем нашего папочку»… А папочка взял да бросил, и нечем теперь хвастать, выходит! Дохвасталась…
Так ушла мыслями в досаду, что не заметила, что поднялась на лишний этаж. На шестой надо, а не на седьмой! Вот же ворона старая… Только зря силы израсходовала.
Прежде чем открыть своим ключом дверь, постояла, отдышалась немного. Попросила мысленно – господи, дай мне сил… Дай сил не расплакаться, не усугубить дочкино состояние. Как сказал недавно врач скорой помощи – опасно пограничное…
Встретить ее вышла Ниночка, проговорила совсем взрослым для восьмилетнего ребенка голосом:
– Хорошо, что ты пришла, бабушка. Я тебе звонила, ты не ответила. Хотела, чтобы ты быстрее пришла…
– Прости, я не слышала. Телефон в сумке был. А что такое, Ниночка?
– Да маме совсем плохо… Я ей воды принесла, а она даже стакан взять не может, руки сильно дрожат. И с утра ничего не ела. И молчит… Я разговариваю с ней, а она не отвечает. Я боюсь, бабушка…
– Чего ты боишься? Не бойся. Пусть мама молчит. Хоть не плачет и не кричит, и то ладно. А таблетки она пила, не знаешь?
– Нет… Только одну воду пила. Лежит, отвернулась к стене и молчит. Может, еще пусть врачи приедут, а?
– Да уж надоели мы врачам-то… Уж сколько раз вызывали… Нет, не надо, я думаю. Боюсь, только хуже сделаем. Еще маму в психушку заберут, не дай бог…
– А что это – психушка, ба?
– Ну, это больница такая… Особенная… Кому очень плохо или у кого горе какое, того туда увозят…
– Так ведь маме как раз плохо! У нее горе! Папа нас бросил!
– Ну, я не такое горе имела в виду… И это не горе вовсе… Это у мамы пройдет, Ниночка. Само пройдет…
– И тогда папа вернется, да?
Елена Михайловна только вздохнула, отводя глаза. И поймала себя на мысли, что разговаривает сейчас с Ниночкой как со взрослым человеком. А так ведь нельзя, нельзя… Она ж маленькая еще, не понимает ничего. Но на вопросы все равно отвечать надо, никуда не денешься. Знать бы еще, как на них отвечать… Ну как, как объяснишь ребенку, что происходит? И Нинель тоже хороша – позволила
– Так он вернется или нет, ба? – тихо и требовательно повторила Ниночка.
Опять вздохнула. Вместо ответа произнесла строго:
– А ты сама-то ела сегодня что-нибудь? Или голодом сидишь?
– Ела. Бутерброд с колбасой.
– И все? А обедать? Я же вчера борщ сварила! И котлеты в холодильнике, в кастрюльке… И картофельное пюре…
– Я не хочу. Мама ничего не ест, и я тоже не буду. Пусть меня вместе с ней в ту больницу отвозят! В психушку!
– Ох, Ниночка, Ниночка… Ну что ты такое говоришь, сама не понимаешь! Ну нельзя же так, Ниночка! Давай я тебя в деревню к тете Тамаре отвезу… Уж сколько раз предлагала… Там хорошо, там лес и речка, там грибы с ягодами… А? Давай?
– Да отстань ты от меня, ба… Не поеду я к твоей тете Тамаре. Мама тут болеет, а я уеду, что ли? Скажешь тоже!
– Так я же как лучше хочу, Ниночка… Чтоб тебе не глядеть на все это… А потом, знаешь… Ведь маме так даже лучше будет! Она быстрее поправится и тоже к тебе приедет! И вместе будете в речке купаться, в лес ходить…
– Вот когда поправится, тогда и поедем, – сухо произнесла Ниночка, глядя исподлобья. – И не приставай ко мне больше, ба.
– Ладно. Не буду. Я уж знаю, какая ты упрямая.
– Тем более папа все равно скоро вернется к нам. Я знаю, что он вернется. Я ему сегодня звонила.
– Да? И что он сказал?
– Да то же самое, что и раньше. Что они с мамой больше не будут жить вместе. И что будто бы для меня это ничего не значит, все равно он меня любит… Ерунда какая-то, правда? Я так ему и сказала – не говори ерунды! Как это можно – не жить вместе и все равно любить? Так же не бывает, бабушка! Ведь правда? Он сам поймет, что ерунду говорит, и вернется! А иначе… Иначе он мне и не папа вовсе!
– Да как же, Ниночка… Зачем ты так говоришь? Он все равно твой папа! Так навсегда твоим папой и останется.
– А мама? Как же тогда мама? Ведь она без папы не может, не может! Ты что, сама не видишь, что ли? И пусть он тоже приедет и посмотрит, как маме без него плохо! Как она без него умирает! И тогда он поймет… И никуда не уйдет! Или… Или я тоже заболею, как мама… И мы вместе тогда умрем…
– О господи, Ниночка! Что ты говоришь! Не пугай меня! Чтобы я больше таких ужасных слов от тебя не слышала! Если тебе обидно – ты лучше поплачь… После слез всегда лучше становится!
– Ага, лучше… Вон мама сколько плакала, а лучше не стало! Теперь уж и не плачет…
– Ну тогда поешь хотя бы… Давай я тебе борща разогрею?
– Не хочу! Сказала же! – скривила губы в недовольной гримаске Ниночка. – Ты лучше маму уговори поесть, а я не буду! И вообще, не хочу больше с тобой разговаривать, потому что ты не понимаешь ничего! Папа нас бросил, а ты его защищаешь! Да как ты можешь вообще?
Повернулась, ушла. Елена Михайловна осталась стоять посреди кухни, разведя руки в стороны. Ну что за характерец у внучки, а? Упрямая, себе на уме! Ни в мать, ни в отца. Что из нее вырастет – один бог ведает…