Шрифт:
Никакой романтики!
Хорошо проснуться летом на даче! Проснуться не от городской симфонии автомобильных гудков и криков детворы с площадки, а от свежего сквозняка в окно, ласкового утреннего солнца. Лежишь в кровати и вставать не хочется. Комнатка маленькая, кругом тряпье, барахло. От подушек медом пахнет – это дед мой пчеловод ими ульи утепляет. За окном куры кудахчут, где-то вдалеке корова мычит.
Полежу еще недолго. Если ухом к стене прислониться – будто скребется чего-то. Мышь, наверное, да и пускай, не
Надеваю старенькие, не раз латаные резиновые сапоги и во двор выхожу: червя копать. Набрал с десятка два в консервную банку; прихватил ведро побольше, и в путь.
Дом мой на пригорке стоит. Сверху всю округу видно. Внизу необъятное поле с пшеницей; дальше река, а за ней лес.
Спускаюсь и напрямик через поле к реке выхожу. В траве под ногами кузнечики прыгают, над головой стрекозы жужжат. На том берегу обрывы песчаные. Приглядишься: в них дырочками все усеяно, а оттуда птички крохотные вылетают. Течение в реке сильное, но ничего, клевать лучше будет.
Навстречу рыбак идет. Сразу видно – знаток. Обут в новенькие болотные сапоги; в одной руке спиннинг с катушкой дорогущей; в другой ведро с уловом через край. Почтительно киваю рыбаку, и он мне в ответ. Ну, думаю, тоже наловлю. Чем я хуже?
Вода в реке чистая прозрачная, а рыбы не видать. Наверно притаилась: вон в той заводинке, в тине. Вроде бы плещется там чего-то. Туда иду.
Приминаю траву, червя на крючок, забрасываю. Слежу…
Битый час скучаю, не клюет. Приманка наверно паршивенькая. Привередливая рыба пошла: на червя не берет, зараза. Надо бы стоянку поменять, да только куда идти?
А вот и ребята местные: один коротышка конопатый, другой длинный и тощий как стручок гороховый. Сейчас спрошу у них: где местечко получше.
– Привет, молодежь! – махаю им, – где тут у вас клюет хорошо?
Не отвечают, хохочут.
– Чего смеетесь то?
– Нету тут рыбы, давно уже, – наконец отвечает конопатый.
– Куда ж подевалась?
– Переловили всю, – отвечает стручок.
– Сочиняй больше, – ухмыляюсь, вспоминая рыбака, – всю…
– Раньше много было. А как мужики электроудочками ловить начали, то и пропала скоро, – говорит конопатый.
– Запрещено же? – удивляюсь.
– А кому какое дело? – улыбается стручок.
– Чего ж совсем нету? – с тоской спрашиваю, – река то большая. Ахава вашего видал, наловил еле тащил.
– Рыбу в магазине теперь ищите, – рассмеялся конопатый, – мороженую.
– Так он небось с пруда поселкового, – подметил стручок, – путевку там купите и ловите на здоровье, если умеете, – лукаво прищурился он.
– Ну… это за деньги, – отмахиваюсь, – никакой романтики!
– Тогда вниз по течению топайте, до соседней деревни. Километров шесть пилить, – ехидно предлагает конопатый, – там, говорят, еще чего-то плавает.
Ребята опять в смех и уходят довольные.
Нет уж, думаю, пропал настрой. Пойду лучше обратно. Сяду на лавочку в саду, на сирень полюбуюсь, птиц послушаю…
Сон
Алексей Алексеевич Коромыслов уже лет как двадцать работал сторожем в музее военной истории. Охранял экспонаты, напоминающие о тех днях, когда люди, забыв о человечности, истребляли друг друга как дикие звери. Военная форма, ордена, оружие, письма солдат, погибших на полях сражений – все это бережно хранилось на полках музея. Коромыслов работал на совесть – летом его отправили в долгожданный отпуск. Жену с детьми дома оставил, а сам на дачу укатил.
Кругом поля, леса, речушка неподалеку от деревни. Решил Коромыслов искупаться после обеда. Расстелил одеяльце на берегу, окунулся, разлегся; лицо панамкой прикрыл, чтоб не напекло.
Лежит загорает. Рядом смятая рубашка валяется, а из-под нее пробка от коньячной бутылки выглядывает. Возле нее блюдце с нарезанным лимоном, на дольке оса сидит. Людей никого. Тишина. Ветерок пятки щекочет, на душе прекрасно.
Разморило Коромыслова с коньяка, задремал.
Снится ему сон: бравая кавалерия неприятеля атакует, а сам он впереди всех с шашкой наголо несется. Рубит врага налево и направо, только головы летят. Тут пальба начинается и сражает его шальная пуля.
Вдруг просыпается, а вокруг шум, смех, матерщина отборная. Приподнимается и глазам не верит. Солдаты повсюду в французской униформе – Наполеоновских времен. Среди солдат и сам легендарный император важно прохаживается. Со стороны леса еще отряды подступают и пушки катят.
«Допился до чертей!» – подумал Коромыслов и перекрестился.
С другого берега солдаты реку в брод переходят.
«Наши!» – обрадовался Коромыслов, вглядевшись в их мундиры, а когда увидел Кутузова с повязкой на глазу то совсем успокоился.
Притих Коромыслов и задумчиво наблюдает.
Встретились две армии – не как на поле брани, а как друзья закадычные и уже не различишь, где русский, где француз: разделись солдаты и в речке купаются. Обнялись тогда и Наполеон с Кутузовым, а затем за мир выпили.
Долго Коромыслов соображал, а потом вспомнил что деревня его неподалеку от поля Бородинского стоит; а ребята эти никак с реконструкции, тоже искупаться пришли.
Азбука
Жили в нашем дачном поселке два приятеля. Отставной полковник Валентин Михайлович Степанцев и бывший летчик Николай Петрович Дядькин.
Степанцев, бывало, выкатит пузо на крыльцо, оглядится украдкой; затем достанет из нагрудного кармашка расческу и давай волосы на залысине поправлять. В тоже время на крыльце одного их соседних домов стоял Дядькин и проводил точно такой же ритуал.
Все дело в том, что приятели были большими любителями поболтать за бутылочкой другой и между делом поиграть в шашки. Их жены, зная, чем кончаются подобные застолья, оставаться наедине им запрещали. Тогда хитрые приятели выдумали свою «семафорную азбуку». Красная расческа – жена дома – приходить нельзя. Белая – путь свободен.