Коротко лето в горах
Шрифт:
— Вам бы надо скромнее держаться, — наставительно заметил Селивон. — Придется дать объяснения. У хорошего инженера не каждый день такое бывает: обвал.
— Без разрешения начальства! — созорничала Галя.
— Вот видите — умница! — засмеялся Калинушкин. — Знакомьтесь: Галочка Устинович, единственная дочка главного…
Но Летягин не дослушал и молча потянул за собой Чубчика в знак окончания беседы.
Селивон поглядел вслед лошадиному крупу.
— Дошлый мужик, — заметил он. — На кривой кобыле не объедешь.
— Не слышу…
— Спился
— Нет, устарел, — быстро и небрежно аттестовал Калинушкин. — Человек на излете. А лавина просто так: аминь в конце молитвы.
— Просто так ничего не бывает, — сказал Селивон. — Он, кажется, находился однажды под следствием?
— Не с того конца ищете, молодой человек, — помолчав, сказал Калинушкин.
7
Арба в воловьей упряжи. Горная тропа. Ощущение соседства с небом.
Дорджа и Галя тряслись на чемоданах. Начальник партии Бимбиреков, озорной толстяк с распахнутой волосатой грудью, восседал на передке арбы, тыкал палкой в воловьи бока.
На базу изыскателей практиканты ехали без дороги, в обход аварийного участка. Их с собой взял инженер Бимбиреков. Дордже сразу не понравилось, как он поглядывал на Галочку.
Галя продрогла. Волны тумана, сырость. Галя решительно открыла чемодан и достала заграничный свитер. С мужским интересом, ничуть не таясь, Бимбиреков наблюдал, как она с головой и руками нырнула в свитер. Наглядевшись, инженер сказал, похоже, как утром шофер Володя:
— Вот у нас кручи какие. Не боишься?
— Скуки боюсь, — ответила Галя, вынырнув из горлышка свитера.
— Понятно. Ну, тут теперь не заскучаешь, начнут искать виноватого. Небо с овчинку покажется.
Дорджа достал блокнот и карандаш.
— Что такое: с ов-чин-ку?
— Чудак ты, потом объясню, — сказала Галя и погладила его по жестким волосам.
Волы остановились по своей надобности. Бимбиреков, желая смутить девчонку, показал на них.
— Вот ведь и пива как будто не пили…
— Думаете, умно?
— Каждый по-своему глуп, по-своему умен. — Бимбиреков почесал грудь. — Цоб-цобе! — прикрикнул на волов. — Тут у нас воздух прозрачный — глупость, она и заметней. — И, поглядев на Дорджу, спросил: — Что, зарубежник?
— Мой товарищ по курсу, его зовут Дорджа, — сказала Галя.
— Язык изучает? Ду ю спик инглиш?
— Я хочу говорить по-русски, — коротко ответил Дорджа.
— Похвально… А ты знаешь, что такое «под монастырь подвести»? Ивана Егорыча непременно попробуют подвести под монастырь.
И он со злобой хлестнул по воловьим бокам.
Самое трудное для Дорджи было вникать в русские поговорки. «Подвести под монастырь» — он этого не понял, но записал в свой блокнот.
Колеса арбы тяжело поворачивались на камнях. Лежа на спине, Галя тряслась при каждом повороте колеса.
— Далеко еще? — спросила она инженера.
— Часа два. Не успеем до темноты.
Соскочив на землю, Галя пошла рядом с арбой.
— Ну-ка, а не устанешь? —
— Не тыкай — не лошадь, — неожиданно огрызнулась Галя и, помолчав, спросила: — Вы всегда такой? Наверно, от женского общества отвыкли.
— Женщин у нас маловато, не держим.
— Почему?
— Практически… Курица — не птица…
— Сами вы не птица!
Бимбиреков захохотал. Арба накренилась над пропастью.
— Есть у нас Лариса Петровна, но она больше в избушке пребывает, там ее муженек. И еще есть Прасковья Саввишна. Мы ее зовем «Леди Гамильтон»… Алкоголенькая. Ее Калинушкин прогнал из поселка, она к нам приблудилась…
8
А потом наконец приехали.
Изыскательская партия обитала в лесу, в одиноком доме лесника. Крутой и неудобный по рельефу двор с сеновалом, палатками и очагом под навесом. Устинович, усталая и продрогшая, ничего не видела, только вечереющий воздух казался ей неправдоподобно прозрачным не то после грозы, не то от высоты местности, от близости снеговых вершин.
Наконец-то распахнулись долгожданные ворота.
Ни вывески никакой, никакого оживления на дворе. Дряхлый дом ушел окнами в землю. Тишина… Встреча могла быть и более оживленной.
Из дверки в чердаке сарая, где угадывался сеновал, выглянул какой-то малый в ковбойке. Из комнат дома в подслеповатые окна смотрели мужские лица со сплющенными носами. И был еще один наблюдатель — медвежонок. Он звонко потряхивал цепью — нельзя его не заметить! Мокрый, почти дымящийся, в бурых ососках шерсти, он глядел на Галю смеющимися глазами: куда, дескать, тебя занесло!
Галя выскочила, стесняясь своего дорожного вида — на ней были кофточка, черные шаровары, подвернутые до колен, и заграничный свитер. И некуда спрятать грязные руки. Высокая, длинноногая, устремленная вверх, стояла она сконфуженно на крохотном, прижатом к обрыву дворе. Ее личико, неопределенно круглое, с расплывчатым носиком, еще как бы по-детски смазанное, совсем безбровое и только с сияющими из-под длинных ресниц глазами, несколько секунд было беззащитно открыто для всеобщего обозрения. Смотрите, я приехала!.. Потом Устинович опомнилась, отчего сразу подурнела. Вытаскивать вещи ей помогал Дорджа. Бимбиреков деловито пошел за конюшню. И все было буднично на этом вековечном дворике, наверно в тысячу первый раз омытом грозой.
Мужчина с маленькими усиками, в дождевике и разношенных сапогах, с бухгалтерскими счетами в руках, показался на крыльце и ввел прибывших в дом.
— Студенты приехали, — сказал он.
Несколько лиц повернулись с улыбкой. Кто-то отсалютовал линейкой. Никто не встал. В двух комнатках с низкими потолками, освещенных мигающим светом лампы, тесно заставленных деревенской мебелью и фикусами, люди работали, сидя на алюминиевых стульях за алюминиевыми столами. Это и был коллектив изыскательской партии — конечная цель долгого путешествия.