Коршун и горлица (Орел и голубка)

Фэйзер Джейн

В башне Абул лежал возле Сарита. Он думал, что теперь она заснула, но до этого она очень долго бодрствовала. Он положил руку ей на бедро. Не последовало никакого ответа с ее стороны, никакого, даже непроизвольного подергивания кожи, которое всегда следовало за его прикосновением.

Его переполняла глубокая депрессия, тело его изнывало от нужды, как будто не сумело удовлетвориться прошедшими часами любви. Но эта нужда была гораздо более сложной, нежели просто телесная неудовлетворенность. Она происходила от отсутствия духовного контакта. О, Сарита пыталась убедить его в том', что находится душой с ним, но притворство ее было очевидным

для того, кто знал ее также хорошо, как себя самого. Она делала все то же самое, что и обычно, и издавала те же звуки, что и всегда, но все же не сумела его обмануть. По какой-то причине он все же позволил ей продолжать притворство и теперь чувствовал к себе презрение. Ему следовало прекратить это, сказать ей, что, если она не в настроении, то ей совсем не нужно симулировать возбуждение, что подобное притворство является самым большим оскорблением, которое женщина может нанести мужчине.

Но раньше Сарита бывала не в настроении для любви?

Он позволил этому продолжаться, потому что боялся остановиться, боялся признать свое поражение. А потом она нежно прикасалась к нему, и целовала, но не так, как делала это обычно — как бы в благодарность за доставленное удовольствие, а по-другому — с грустью, которая сначала поразила его, а потом наполнила гневом на нее за то, что она не доверила ему правды. Он скрыл свой гнев так же, как она пыталась скрыть свое физическое безразличие к его ласкам, и, в конце концов, она уснула. Как это могло случиться к тому, что фундамент их любви оказался столь зыбким, в то время как он считал его прочным как сталь. Стараясь не потревожить спящую, он соскользнул с дивана и оделся. Потом, в первый раз после истинного начала их любви, вернулся в свои собственные апартаменты, где в одиночестве встретил рассвет.

Сарита проснулась рано. Рука ее автоматически потянулась к тому, кто обычно лежал с ней рядом, но уткнулась в пустое пространство. Удивившись, она позвала его, но ответом ей была тишина, и она поняла, что совершенно одна. Почему он ушел, не сказав ей ни слова?

Она откинулась на подушки, вспомнив тот ужасный обман.. Она не смогла провести Абула, и все же они продолжали телодвижения, но избегали смотреть друг на друга так, как делали это в моменты полного слияния; тогда, когда их души соединялись, так же как и тела в той кульминации, которая была временами подобна взрыву или мягкому падению, а временами быстрому прыжку вниз головой, от которого захватывало дух и который заставлял ее экзальтированно хохотать.

Зачем она притворялась? Ведь так просто было сказать, что она устала. Он бы ничуть не обиделся и не воспринял это как отказ. Но какой-то глубоко сидящий в ней страх не позволил ей сказать правду. Как могло случиться, что она устала, для того чтобы заниматься любовью? Может быть, внутри нее сидит рак, пожирающий ее изнутри? Если она признается себе в этих симптомах, значит признает и то, что с ней происходит что-то серьезное. До сих пор она боролась, заставляя вести себя, как обычно, не обращая внимания на свою немощь, но больше она не может этого делать. Сарита постаралась вздохнуть, но в горле ее как будто застрял комок, не дававший доступ воздуху. Она конвульсивно глотнула и на какой-то миг у нее возникло такое чувство, будто она тонет. На глазах ее появились слезы отчаяния. Она не слышала, как открылась дверь и осознала, что к ней пришла Кадига только тогда, когда та встала возле ее кровати.

— Ты напугала меня, —

Сарита поспешила вытереть слезы.

— Извини, — я не хотела беспокоить тебя на тот случай, если бы господин Абул все еще был с тобой.

При этих словах из глаз Сариты снова брызнули слезы, нос ее заложило, а рот наполнился слюной, которую она не могла сглотнуть.

Кадига стала стучать ей по спине, пока она не перестала задыхаться.

Сарита в полном изнеможении упала на диван.

Глаза ее наполнились страхом смерти.

— Что со мной, Кадига? Я скоро умру, я чувствую это.

Кадига покачала головой в ужасе от той правды, которую знала. Потом она внезапно повернулась и выбежала из башни. Она побежала по кипарисовой аллее в позолоченную приемную калифа. На ее пороге она остановилась, встреченная тройкой вооруженных мужчин.

— Какое у тебя здесь дело, женщина?

— У меня неотложное дело к калифу, — сказала она голосом, близким к шепоту. — Мне необходимо немедленно поговорить с ним.

Один из солдат покачал головой.

— Он прощается с гостями около ворот крепости. Если у тебя к нему дело, обратись к нему в те часы, когда он будет справлять правосудие.

Кадига повернулась, чтобы уйти. В конце концов, она попыталась предотвратить это. Едва ли это ее вина, если калиф не пожелает ее выслушать, но тут перед ней встали глаза Сариты, полные ужаса и страха, и она остановилась.

— Я подожду калифа здесь, — сказала она. Солдаты бурно запротестовали, заявив, что служанке не пристало находиться в подобном месте, так как таким, как она, калиф не дарует аудиенции.

— Я служанка госпожи Сариты, — сказала она, как могла, твердо, — господин Абул выслушает меня.

Потом, не дожидаясь, что они выпихнут ее из приемной силой, она села на полу возле колонны и стала ждать.

Стражники обменялись взглядами и пожали плечами. Когда дело касалось пленницы из башни, оно часто принимало необычный оборот.

Так что, когда Абул, мрачный после несчастливой ночи и принужденных дружеских прощаний с Каледом, вернулся в свои апартаменты, чтобы приготовиться к дневным заботам, взгляд его упал на темную фигуру Кадиги.

Завидев его, она вскочила и устремилась ему навстречу:

— Мой господин Абул, я очень прошу вас…

— Женщина сказала, что у нее к вам личное дело, — прервал ее один из стражников. — Она была очень настойчива и сказала, что оно касается женщины из башни, и мы подумали, что будет лучше, если мы позволим ей остаться. Но если вы хотите, чтобы мы удалили ее, мой господин…

Абул жестом велел ему замолчать. Он посмотрел на Кадигу, стоящую тут же, в глазах ее была тревога.

— Пойдем, — сказал он тихо и прошел в палату.

Стражник прикрыл за ней дверь, и она постаралась вернуть себе мужество, несколько подтаявшее за долгие минуты ожидания.

— Какое у тебя дело ко мне, Кадига?

В его мягком тоне и спокойном взгляде было нечто, придавшее ей сил.

— Я боюсь говорить, мой господин калиф, но все же не могу молчать.

— Тебе нечего бояться, — сказал он, ставя бокал на стол. — То, что будет сказано в стенах этой комнаты, останется исключительно между нами. Так что о госпоже Сарите ты должна мне сказать?

— Я думаю… думаю… мой господин, думаю, что она проглотила нечто такое, что не пойдет ей на пользу.

Колени Кадиги дрожали, ладони вспотели, Ну вот она и сказала, сделала признание, целиком отдавшись на милость Мули Абула Хассана.