Кортик капитана Нелидова
Шрифт:
– Боюсь, что «или». Но это не столь важно. Мир вокруг нас наводнён героями Великой войны.
– Значит, вы, добрая душа, пригрели у сердца жену врага?
– Не совсем так… Сейчас ещё неразбериха, и многие не определились. Разброд и шатания – так выражается Старик, и он прав. В такой ситуации архиважен каждый человек! Буквально каждый военспец сейчас на счету. И не только военспец. Любой грамотный человек важен. Мы обязаны привлечь к делу большевизма лучшие кадры, а уж обеспечить их преданность мы вполне можем нашими, испытанными методами.
– Вы
– Это вынужденная, но весьма результативная мера. С интеллигентами по-другому нельзя.
– Интеллигенция – мозг человечества. Впрочем, человечество ни при чём. Интеллигенция – чисто русское явление.
– Вот именно! В этой стране слишком много русского. Это надо исправлять.
Товарищ Зиновьев рассмеялся, но опять-таки не как обычно. Лариса услышала не громогласные раскаты, а дребезжащее заискивающее подхихикивание.
– Старик уже опроверг расхожую идиому о мнимом умственном превосходстве интеллигенции. Интеллигенция – не мозг нации, а её говно – так выразился он. Это дословная цитата. Итак…
– …Итак. В какой валюте вы желаете получить вспомоществование? По обыкновению, в дойчмарках?
– Дойчмарки? Пфе!
– Могу предложить английские фунты или доллары.
– Валюта? Пфе!
– Золотые рубли?
– Ну-у-у…
– Чего же вы хотите?
– Камушки, но не булыжник. В настоящий момент оружием проводников пролетарской воли не могут являться отёсанные куски гранита.
– Бриллианты?
– Сапфиры и рубины тоже подойдут. Возможно, опалы. Настоящие опалы из Британских колоний. Моя жена предпочитает украшения с опалами.
– Возможно, жемчуг?
– Пожалуй, не стоит. Я, знаете ли, не знаток.
– Возможно, продукты питания? Ректификат, консервы, медикаменты.
– Слишком хлопотно. Засветишься, пожалуй.
– Хлопотно-то оно хлопотно, но мука и водка в наше время – самые твёрдые из валют. Я слышал, в Питере в продовольственных лавках домовые мыши пользуются особым спросом, а конина – деликатес.
– А вот это, сударь мой, подлинная, настоящая клевета!..
Услышав грохот и топот, Лариса предположила, что товарищ Зиновьев вскочил и не заметив, что стул упал, стал метаться по кабинету. Визитёр хохотал, но его смех напоминал Ларисе лисье тявканье. Отсмеявшись, товарищ Томас продолжил:
– Едят не только мышей, но и друг друга. Людоедство для людей такое же обычное дело, как поедание грызунов. Для этого места ойкумены такой рацион не является специфическим. Русские предпочитают простые овощи типа репы или капусты и запаренные злаки. Точнее, до последнего времени предпочитали.
– Клевета! Клевета!
– Укажите вот здесь, на этом бланке, сколько и чего. И не забудьте подписать.
– Я не подписываю подобных бумаг. Не уполномочен!
– Ах, оставьте хоть на час ваши замашки! Мы не на партийном собрании и не в клубе заговорщиков. За конфиденциальность я ручаюсь.
– Всё хорошо. Только что вы хотите взамен?
– Я же вам говорил: прекращения казней генштабистов.
– Это Бронштейна
– Мне нет дела до ваших партийный распрей. Думайте не о Бронштейне, а о себе. К примеру, эта дамочка в приёмной. Ведь её вы подкармливаете не только из эротического интереса, не так ли? Ведь она имеет отношение…
Эти слова, как удар по лицу, отбросили Ларису от двери. Прикрыв щеки и лоб ладонями, она прижалась лопатками к стене.
Слушать далее сделалось невмоготу. Лариса осторожно открыла дверь в коридор и ещё осторожней затворила её за собой. Латыш-часовой с близко посаженными к длинному носу глазами, в высокой шапке и справном обмундировании посторонился, давая ей дорогу.
– До завтра, мадам, – проговорил он.
Приклад винтовки глухо стукнул об пол. Лариса испуганно покосилась на гранёное лезвие штыка. Но по коридору всё ещё сновали какие-то персонажи, различной, а порой и неясной классовой принадлежности. Тут были и пахнущие махоркой фронтовики с тощими заплечными мешками на спинах, и усатые личности в длиннополых пальто и котелках, и мамзели в шляпках, и крестьянки в платках. Лариса прикрыла рот краем шали.
– На улице давно темно, – буркнул латыш. – Вот и правильно, что личико прикрыли. Хорошенькое оно у вас. На такое любой позарится.
Лариса, ни слова не говоря, двинулась по коридору в сторону лестничного марша. Валенки ступали почти беззвучно по когда-то зеркальному, а ныне истёртому и основательно заплёванному паркету Смольного института.
– С голодухи с кем угодно подружишься, – бормотал ей вслед латыш. – Хоть с классовым врагом, хоть с самим чёртом…
Набережная встретила Ларису пронизывающим ветром и метелью. Валенки скользили по наледи, но настроение оставалось прекрасным. Шоколад с тёплым чаем до сих пор согревали её. И веселили. Но превыше телесного блаженства – радость от того, что удалось сберечь три коричневых квадратика для Владислава. Скользя по обледенелой набережной, Лариса представляла себе изумление и радость мужа. Тотчас же по возвращении домой она вскипятит воду и сервирует стол их лучшими приборами. Среди прочих яств подаст эти три волшебные квадратика. А потом будет смотреть, как Владислав ужинает.
Так, мечтая, Лариса добралась до Большеохтинского моста. Здесь её подхватила метель и закружила, и понесла. Ледяной сквозняк трепал подол одежды. Тьма, холод царили снаружи, но под шубкой с бобриковым воротником всё ещё жило несокрушимое веселье, которое Лариса объясняла себе простым шоколадным опьянением. На ум шла всякая цыганщина. «Валенки да валенки. Не подшиты новеньки» – так напевала она, проходя над побелевшей с началом ноября Невой.
Ни один фонарь конечно же не горел, но свет луны, холодной и полной, пробивался сквозь пряди вьюги, и Ларисе удалось заранее заметить две преградившие ей путь фигуры. Одна – высокая в длиннополой шинели и лохматой шапке со смешными, свисающими ушами, другая – в вывороченном тулупе и башлыке, закрывающем голову.