Кортни. 1-13
Шрифт:
– Привет, Шон.
Она улыбнулась ему нервной неуверенной улыбкой. Ее волосы слегка растрепались, лицо побледнело, на нем не было никакой косметики. И она не сменила пеньюар, в котором Шон видел ее утром.
– Привет, Канди!
Шон взял квадратный флакончик с лавровой мазью и втер немного в волосы.
– Ничего, что я зашла?
– Конечно, нет. – Он начал причесываться. – Я сам собирался к тебе.
Она сидела, подобрав под себя ноги, в такой позе, которую не смог бы повторить ни один мужчина.
– Можно мне выпить?
– Прости, мне казалось, ты не притрагиваешься
– О, сегодня особый день. – Она рассмеялась излишне весело. – Ведь сегодня моя свадьба.
Он, не глядя на нее, налил ей бренди. Ему ненавистно было ее страдание, и он чувствовал, как возвращается гнев. Канди взяла стакан и отхлебнула. Поморщилась.
– Фу, гадость!
– Но тебе будет легче.
– За невесту! – сказала она и быстро выпила.
– Еще? – спросил Шон.
– Нет, спасибо. – Она встала и подошла к окну. – Темнеет. Ненавижу темноту. Темнота все искажает; то, что днем плохо, ночью вовсе невыносимо.
– Мне жаль, Канди, я хотел бы помочь.
Она повернулась, подошла к нему, обхватила руками за шею и прижала испуганное бледное лицо к его груди.
– О, Шон, пожалуйста, обними меня, я так боюсь!
Он неловко обхватил ее.
– Не хочу об этом думать. Не сейчас, не в темноте, – шептала она. – Пожалуйста, помоги мне. Помоги не думать об этом.
– Я останусь с тобой. Не расстраивайся. Садись. Налью тебе еще.
– Нет, нет! – Она отчаянно вцепилась в него. – Не хочу быть одна. Не хочу думать. Пожалуйста, помоги мне!
– Я не могу тебе помочь. Я останусь с тобой, но это все, что в моих силах.
Гнев и жалость смешались в Шоне, как уголь и селитра, и он крепче взял ее за плечи; пальцы погрузились в плоть и наткнулись на кость.
– Да, сделай мне больно. Так я ненадолго забываю. Отнеси меня в постель и причини мне боль, Шон, сильную боль.
У Шона перехватило дыхание.
– Ты сама не понимаешь, что говоришь. Это безумие.
– Это все, чего я хочу. Забыть хоть ненадолго. Пожалуйста, Шон.
– Я не могу, Канди. Дафф – мой друг.
– Он покончил со мной, а я с ним. И я тоже твой друг. О Боже, я так одинока. Не оставляй хоть ты меня! Помоги мне, Шон, пожалуйста, помоги!
Шон почувствовал, как гнев скользнул ниже, по груди и, как кобра, поднял голову от его бедер. Она тоже почувствовала это.
– Да, пожалуйста, да!..
Он поднял ее и отнес на свою кровать. Остановился над ней, срывая одежду. Канди тоже зашевелилась, раздеваясь, готовясь встретить его, впустить в себя и заполнить пустоту. Он быстро пронзил ее мягкую плоть и погрузился в тепло ее тела. В этом не было страсти, не было желания, только жесткое и грубое проникновение к самым границам переносимого. Для него это было выражение гнева и жалости, для нее – акт отвержения. Одного раза оказалось недостаточно. Снова и снова он брал ее, пока окровавленная спина не оставила на простыне темные пятна, пока тело Канди не заполнила боль. Они лежали, сплетясь, влажные и усталые от ярости.
Расслабленный после страсти Шон негромко спросил:
– Помогло?
– Да.
Физическая усталость ослабила барьеры, сдерживавшие ее горе. Не отпуская его, она заплакала.
Уличный фонарь бросал
– Ты единственный, кто сейчас может ему помочь, – сказала Канди.
– В чем помочь? – спросил Шон.
– Найти то, что он ищет. Мир, себя – назови как угодно. Сейчас этого у него нет. Он одинок, почти так же одинок, как я. Я могла бы ему помочь, я уверена.
– Дафф потерял себя? – цинично спросил Шон. – Ты, должно быть, сошла с ума.
– Не будь так слеп, Шон, пусть тебя не обманывают громкие разговоры и развязные манеры. Смотри на другое.
– На что, например? – спросил Шон.
Она какое-то время молчала.
– Знаешь, он ненавидел своего отца. Я догадалась по тому немногому, что он рассказал. Поэтому он не выносит дисциплины. Поэтому так относится к Градски, к женщинам, к жизни. Подумай об этом, Шон, и скажи: разве он ведет себя как счастливый человек?
– Градски однажды провел его, поэтому Дафф его не любит, – защищал друга Шон.
– О нет, причина лежит гораздо глубже. По-своему Градски – это образ его отца. Он изломан изнутри, Шон, поэтому так цепляется за тебя. Ты можешь помочь ему.
Шон откровенно рассмеялся.
– Канди, дорогая, мы нравимся друг другу, вот и все, у нашей дружбы нет глубоких и мрачных мотивов. Не ревнуй.
Канди села, и одеяло скользнуло к ее талии. Она наклонилась вперед, и ее груди, тяжелые, круглые и серебристо-белые, качнулись в полусвете.
– В тебе есть сила, Шон, сила, которую ты сам еще не видишь. А Дафф видел, и другие несчастные тоже ее видят.
Ты ему нужен, ты ему очень нужен. Присматривай за ним ради меня, помоги ему найти то, что он ищет.
– Вздор, Канди, – в замешательстве пробормотал Шон.
– Обещай, что ты поможешь ему.
– Тебе пора вернуться к себе, – сказал ей Шон. – Начнутся разговоры.
– Обещай мне, Шон.
– Хорошо, обещаю.
Канди выскользнула из постели, быстро оделась.
– Спасибо, Шон. Спокойной ночи.
Глава 26
Для Шона Йоханнесбург без Даффа обеднел – улицы были не такими людными, в «Рэнд Клубе» стало скучно, а волнение на фондовой бирже утратило былую остроту. Однако нужно было работать, выполнять свою долю работы и долю Даффа.
По вечерам, когда заканчивались совещания с Градски и Максом, он возвращался к себе в номер гостиницы. От испытанного днем напряжения мозг немел, глаза горели, и сил на сожаления не оставалось. Но он чувствовал себя одиноким. Тогда он отправлялся в «Оперу» и пил шампанское в толпе других посетителей. Одна из девушек танцевала канкан на столе в центре зала, и, остановившись перед Джоком и Тревором Хейнсами, выпятила зад, касаясь лбом колен, так что ее юбки покрыли голову, Шон позволил Тревору спустить с нее панталоны. Неделю назад он ударил бы Тревора в нос, не уступив ему этой чести. Но теперь это было совсем не весело и не забавно. Шон рано вернулся домой.