Корзинка с бриллиантами

Трускиновская Далия Мейеровна

— Ерунда, сколько там работать осталось, — небрежно ответил он. — В воскресенье же закрываем сезон. Как-нибудь домучаюсь.

Это была цирковая логика. По-моему, они вообще не лечатся. Против всех болезней они употребляют или коньяк, или финскую баню. И зря я упрекала Гаврилова, он еще самый цивилизованный — он сходил к врачу, в гипс заковываться отказался, и ему прописали какие-то вонючие мази. А так их к медицине палкой не подгонишь — они работают покалеченные, пока вообще не свалятся. Но когда врачи обещают неподвижность на полгода, а потом которую-нибудь

группу инвалидности, они через месяц ходят с палочкой, а через два болтаются под куполом вверх тормашками. И в этом что-то есть…

— На чем мы остановились? — спросил Гаврилов и сам же ответил: — На том, что ты забыла корзинку у кого-то в гостях. Только я никак не врублюсь, к кому ты ходила в гости, и зачем для этого потребовалось надевать бриллианты.

— Ну, потребовалось и потребовалось, — похолодев, ответила я. — Не в этом дело. А в том, что я не знаю, как теперь забрать оттуда корзинку.

— Это ты была у какой-то актрисы?

— У актера. Мы там были втроем.

— Разница невелика. Ты видишь, главное я все же помню. А актер уехал, а квартира заперта, Может ли у кого-то быть ключ от нее?

— Может. Только проще уж дождаться, пока приедет этот актер. Или залезть в окно на шестой этаж.

Это действительно было проще — ведь я ничего не знала про генеральскую дочку. Разве что позвонить в комендатуру и расспросить про местных генералов?

— Квартира, говоришь, в старом доме?

— Здоровенная коммуналка с бабулями.

— Ну так это же здорово! — вдруг обрадовался Гаврилов. — Бабули меня всегда любили!

— Они ради вас дверь ломать не станут, — заметила я. — Они чтут Уголовный кодекс.

— Ну-ка, давай по порядку! — приказал он. — Вы ушли, потому что пришла она. Как это было? Она вошла в комнату, и он вам сказал, что знакомьтесь, это Люся?

— Она позвонила.

Мне совершенно не хотелось все это вспоминать. Да и кому приятно вспоминать свои поражения…

— Позвонила, и он сказал: «Оля, привет!»

— Телефон в коридоре, его соседка позвала, и я не знаю, что он ей сказал… Ой, ее зовут Ирина! Ей-богу, Ирина!

— Все из тебя приходится клещами тянуть, — прокомментировал Гаврилов. — Ирина, и ездит на светлой «девятке». Этого достаточно. Гони двушку. Гони, гони, сама заварила эту кашу, сама и оплачивай частного сыщика.

Он шутил, как нормальный человек, хотя в цирке я от него наслушалась всяких пошлостей, в том числе и матерных. Но, наверное, у них там считается хорошим тоном материться при женщинах, они даже делают это с каким-то кошмарным шиком — вот, мол, мы какие раскованные.

Я дала ему двушку.

— Подготовь бумагу и авторучку, — велел он. — Сейчас будем записывать телефон этой твоей Ирины.

Без всякой надежды на успех я достала из сумочки письменные принадлежности и приготовилась.

Гаврилов сунул двушку в телефон-автомат и снял трубку.

— Диктуй номер! Есть, соединило. Как его зовут, этого актера?

— Николай Ильич Макаров, — я выговорила это имя деревянным голосом, но Гаврилов ничего не понял.

— Алло! Здравствуйте! Колю позовите, пожалуйста! —

жизнерадостно начал он. — Уехал? Ах, как обидно… Простите, а я с кем говорю? Да, я понимаю, что соседка, как вас зовут? Ну, не могу же я говорить с женщиной по принципу «эй, вы!» Нина Алексеевна, а вы не знаете, когда он приедет? Я, Нина Алексеевна, здесь проездом, думал, переночую у Кольки по старой дружбе… Да? Нет, если Кольки нет, я Ирочку поищу. Вы не знаете, она-то хоть никуда не уехала? Нет, я знаю, что она ездит на телесъемки, я думал, может, у нее опять недельная командировка? Нина Алексеевна, вы просто замечательный человек! Вы не знаете, у нее рабочий телефон не изменился? Не знаете? Так… замечательная мысль! Ох, что бы я без вас делал? Конечно, конечно, позвоню и скажу, чем все кончилось. Всего хорошего, Нина Алексеевна!

Он повернулся ко мне и сказал тонким голоском, явно передразнивая интонации:

— А вы позвоните на студию и спросите, как найти Ирину Логвинову, вам каждый скажет!

Я уставилась на Гаврилова с восхищением.

— Вот этим ты сейчас и займешься! — уже своим голосом продолжал он. — Возьмешь в приемной большую телефонную книгу — и валяй! А когда узнаешь ее телефон, будем действовать дальше. Только не тяни с этим. Поняла? Мы сегодня же должны вернуть корзинку.

— Вернем, а дальше что? — я действительно не знала, что с этой корзинкой можно сделать дальше, не в милицию же ее нести…

— Пойдем с корзинкой к Кремовской, — решительно сказал Гаврилов, — и заставим ее признаться, что драгоценности нашлись. В противном случае нам и до милиции добежать недолго…

— Я не пойду в милицию! — опять на меня напал перепуг.

— Никто и не заставляет. Но Кремовская, кажется, тоже не заинтересована в том, чтобы ты носила ее побрякушки в милицию. Она что-то затеяла… только я не могу понять что. Если она прячет драгоценности от Кремона, то, раз уж они вернулись к ней, не проще ли отдать их кому-нибудь из родственников? Или вообще положить в сейф в директорском кабинете?

— Но ведь если Кремон их теперь стянет, его сразу же поймают и драгоценности вернутся к ней, — сказал я.

— Если начнется такая склока, Кремон может на нее и в суд подать, потому что она присвоила отцовское наследство. Впрочем, ну их в баню. Хоть бы они и вовсе сгорели, эти побрякушки, но чтоб перед этим все поняли, что Люба тут ни при чем. И как можно скорее. Вот что главное.

— Когда милиция найдет вора, — без особого оптимизма молвила я, — всем и так станет ясно, что Любаня ни при чем.

— Предположим, вора найдут, но когда? — резонно спросил Гаврилов. — Пока они там будут бегать со своими отпечатками пальцев и прочей мурой, да еще, чего доброго, возьмут с Любани подписку о невыезде, в Симферополе начнет работать новая программа. Колесниковы подождут ее, подождут и возьмут другого ассистента. А для нее это — шанс, понимаешь? Да еще за спиной все шепчутся — а вдруг действительно она?.. Люба должна в воскресенье вылететь в Симферополь. А преступника милиция пусть потом ловит, сколько угодно. Бог в помощь!