Кощей бессмертный
Шрифт:
— Полюби Олега, Свельда, будь ему женою!
Свельда опустила очи в землю и молчала.
— Изрони же слово злато, взлелей мою радость!
Свельда опять подняла очи.
Олег взял ее за руку.
Обнял.
Свельда как глыба пламени оторвалась от пожара и исчезла в кустах.
Олег глубоко вздохнул. Взор его остановился на том месте, где не стало видно Свельды.
Громкие приближающиеся ау подруг ее вывели Олега из забвения.
День потух.
V
Как провел Олег время от захождения до восхождения солнца, после подобных неожиданных происшествий? Спал он или нет? Это трудно решить в том веке, в котором в чувствах нет счастливой умеренности, в котором или нет ничего, или через
— Он не должен был спать, — скажут мне юноши и девы.
— Первый миг блаженства слишком полон, чтоб не волновать души и крови!..
— Слишком пламенен, чтоб не сжечь собою спокойствия!..
— Слишком сладок, чтоб забыть его для бесчувствия!..
Может быть.
В том климате, где воздух не может быть чистым без грома и молнии, нужны бури.
Но есть сердца, похожие на вечную весну Квито.
Улыбка их не есть дитя порывистых чувств; в них она есть постоянно голубое небо.
Питательная роса заменяет ливень.
Эта роса есть слезы умиления.
Бесчувствует ли сон? — Я не знаю.
Но мне памятно, как в счастливые минуты жизни сон носил меня по будущему блаженству и довременно лил в меня наслаждение.
Помню, как в скорбные минуты Жизни сон бросал меня с утесов, топил в море, давил мою грудь скалою, водил меня по развалинам и кладбищам и поил ядом.
Это помню я и не знаю, бесчувствие ли сон или невещественная жизнь, основанная на радостях и печалях сердца, на ясности и мраке души?
Впрочем, как не назвать Олега бесчувственным?
В течение нескольких мгновений, влюбленный и уверенный во взаимной любви, он спит, полагаясь на весь мир, как на каменное свое сердце.
Настало утро; первое светлое утро после пленения Олега Путы.
Он проснулся.
Выглянул весело в оконце; на золотом кресте Софийского собора, видного из-за домов, солнце уже играло. Перекрестился, начал день с богом, и пошел к хозяину поблагодарить за спокойную ночь; ибо добрый Тысяцкий, полюбив Олега и узнав, что он был Стременным Суздальского Воеводы Бориса Жидиславича, обходился с ним ласково и уложил спать как гостя.
— Ну, радуйся со мною праздному дню моему! — сказал Тысяцкий, когда Олег вошел к нему. — По вечери дочь моя, Свельда, размыкала девичью волю; на утрие снимет крылия и наденет злато ожерелье.
Не кори меня, господине богу милый читатель, за то, что я не везде буду говорить с тобой языком наших прадедов.
И ты, цвете прекрасный читательница, дчь [33] Леля, тресветлое солнце словотцюю! Взлелеял бы тебя словесы Бояновы, пустил бы вещие персты по живым струнам и начал бы старую повесть старыми словесы; [34] да боюся, уноест твое сердце жалобою на меня, и ты пошлешь меня черным вранам на уедие. [35]
33
В древнерусском языке «дъчь» — дочь; позже писали «дчь» под титлом, обозначавшим сокращение слова. — А. Б.
34
Вельтман перефразирует обращение к Бояну в "Слове о полку Игореве". — А. Б.
35
{* Покормка. (Прим. Вельтмана).
Употреблено в "Слове о полку Игореве": "А галици свою речь говоряхуть, хотять полетети на уедие". — А. Б. }
В продолжение сих добрых повестей моих к читателю и читательнице Олег молчал. Тысяцкий Орай продолжал:
— Дело слажено, люди отслушают заутреню, придет красивый сын Частного Старосты [36] Яний, покажу ему невесту, не откажется!
Олег молчал.
— Повидишь жениха Свельды, похвалишь!
Олег смотрел на тесовый резной потолок
— Видел дочь мою Свельду? а? милость!
Олег опустил взоры на полицу, потом на оконце, потом в землю и молчал.
36
Здесь: кончанский, или уличанский, староста, возглавлявший горожан новгородского конца, или улицы. — А. Б.
— Суждальцю?
Олег поднял взоры на Тысяцкого и молчал.
— Чему не вечаешь? не смиляешься радованию моему?
— Господине мой, помилуюся ли повести о сетовании и скорби моей! — произнес Олег печально.
— Желаешь нелюбия? — сказал сердито Тысяцкий.
— Желаю веселия, — отвечал Олег. — Да не то замыслило сердце мое… Свельда…
— Ну! — громко произнес Орай и встал с места.
— Невеста моя!
Тысяцкий разгладил уже с досады бороду, опустил обе руки за шитый сухим златом кушак, что-то хотел говорить, но взглянул на Олега и захохотал.
Олег, протянув руку, подносил к носу Тысяцкого зеленый листок.
— Нет веры! поухай! — произнес Олег. Запах цветка коснулся обоняния Тысяцкого. Он чихнул.
— Свельда моя? — спросил Олег.
— Правда! — отвечал Орай, запинаясь и смотря с удивлением на Олега.
— Свельда моя? — повторил Олег.
— Твоя! — отвечал Орай задумчиво, как будто припоминая странный сон, в котором он видел дочь свою Свельду, сосватанную за Яна, сына Частного Новгородского Старосты.
Олег обнял будущего своего тестя. Потом будущий тесть обнял нареченного своего зятя и повел его в мовню; [37] из мовни в свою ризницу. "Слюбное емли!" [38] — сказал ему и дал шитый сухим златом кожух и соболью шапку с золотою ужицей. [39]
37
Баня.
38
{* Лю бое. (Прим. Вельтмана).
Слюбно — полюбовно, мирно. — А. Б. }
39
Веревка; ужище корабельное — канат. (Лекc Треязычн.)
Когда Олег кончил свой наряд, Орай любо взглянул на него, обнял еще раз и сказал:
— Заутра смильный день! [40]
И Олег еще раз обнял будущего тестя своего и поклонился ему в землю.
VI
Рассмотрев все летописи, простые в харатейные, [41] все древние сказания и ржавые Ядра Истории, [42] я не нашел в них ни слова о событии, которое предаю потомству.
40
{* Брачный день. (Прим. Вельтмана.)
В древнерусских источниках отмечено также "смильное заставание" — обличение в прелюбодеянии; «смило» — приданое. — А. Б. }
41
Название «харатейные» (т. е. пергаменные) летописи часто употребляется в "Истории государства Российского" H. M. Карамзина. Заимствовано из летописцев XVII в. А. Б.
42
Имеется в виду "Ядро Российской истории", сочинение А. И. Манкиева, ходившее в XVIII в. во множестве списков и опубликованное в 1784 г в Москве под именем князя А. Я. Хилков. — А. Б.