Кошка Фрося и другие животные (сборник)

Штейникова Мария

А я очень хорошо помню, как это – генеральная. Это когда бабулечка генерал, а у всех остальных – почти ремонт. И слышу в трубку ее зычный вопль:

– Женясветамишапаша… Паша! Левее, левее, блядь, я сказала! Едриттвоюмать, всех перебрала. – Возвращается ко мне умирающим голосом: – Вчера «скорую» вызывала, два раза.

Я сочувствую:

– Поговорить не с кем было?

У бабулечки не дом, а ковровая шкатулка. Все обито коврами, только на потолке нет. Поскольку на нем нельзя, там люстра. Она на ковре теряться будет. Не в ковре еще холодильник, телевизор и коричневая чехословацкая стенка. И кот. Для него бабулечка единственное не пестрое пятно в доме. Если она конечно же не собирается на «Рябину».

Еще

у бабулечки есть уборная. Там тоже ковры, люстра и унитаз. Раньше еще был телефонный аппарат на длинном-длинном проводе. А теперь она всегда с мобильником, и еще один, стационарный, на стене висит. На случай, если из исполкома звонить будут. В уборной бабулечка себе ни в чем не отказывает.

Вообще, бабулечка очень за собой следит. Подвязывает себе лицо на ночь эластичным бинтом, на макушке завязывает бант и так спит. С гравитацией борется. И в перчатках, чтобы маникюр. Я ей звоню, а она со мной как-то через губу. Я к ней и так и эдак, не знаю, на что подумать. А она говорит:

– Марея, да погоди ты, у меня глина на морде. К земле, мать ее, привыкаю.

Еще у бабулечки на журнальном столике лежит большой медицинский справочник и подшивка «Здоровья» за десять лет. Я, когда приезжаю, то узнаю о себе много нового. И бабулечка стоит со шприцем наперевес и говорит:

– Марея, ты, как и я, ни хрена не помнишь. Давай и тебе за компашку пирацетамчику долбанем. Ну так, хотя бы за ради профилактики.

Прописка

В этом году у кошки Фроси появилась московская прописка и сразу вслед за ней – пролежни. А раньше было как? В 6.00 вскочила, попуталась в ногах, чаек из ванны полакала, поорала у миски, спряталась в сумку, прокатилась на лифте, возвращена с позором в квартиру, обматерили, ведь пустой поезд из-за нее ушел, две таксы жирные этажом выше спрыгивают с дивана так, что качаются бетонные перекрытия. Интересно, когда их там чем-нибудь придавит? На такой-то короткой ноге, да с тоской и изжогой.

А потом на подоконник – смотреть кино, как таксы гуляют. Тут умора. Еще бы в костюм Бэтмена оделись. Вечером – спорт. Смотрим «Доктора Хауса» и крутим велосипед или на гантелях лежим. И никогда не открываем дверь ментам, а зимой и свет для них не зажигаем. А то потом на газетку ходить приходится и есть корм для пушистых домоседов, и представлять, что это вкусный «хиллс». В общем, что и говорить – вся в делах, вся в делах.

А бывает, что раз – и долго никого нет. И тогда одна, совсем одна. Можно заниматься всем, чем хочешь, и есть как бы повод расстроиться. Можно убить туалетную бумагу, например, или обои. А если совсем творческий приход, то всегда имеется свежая занавеска в душе, из которой можно еще раз попробовать смастерить дизайнерскую. А что, если сделать аккуратную кучку посреди кровати? Очень симпатично получилось. Придут, а кошечка – вот она, всегда на одном и том же месте. Где оставили, там и нашли. В раковине. Ходит с нами по квартире и с ужасом смотрит: «Вы тут все с ума посходили, пока я спала? Нет, я все понимаю, но на кровать насрать?!»

Мама приезжает и говорит:

– О! Это Фрося?

Муж говорит гордо:

– Это Фрося Атосовна.

Мама смотрит в растерянности на диван и говорит:

– А мне куда сесть? – А потом говорит: – А как она гулять выходит?

Муж гордо говорит:

– Через крышу вынимаем, сложная конструкция, таль.

Мама говорит:

– А что с ней?

Я ей шепчу:

– Мама, не обращай внимания, у нее прописка.

И Фрося разваливается на спине и демонстрирует прописку.

– Хорошая, – трогает мама Фросю в тело, – только свалялась немного.

Я говорю:

– Это от активного применения. Дорвалось животное.

Полный Экзюпери

Кошка Чуча, когда прорывается в дом, за 0,1

наносекунды успевает пропылесосить пол и все доступные и недоступные миски, от чего ее потом сильно пучит. И Чуча сидит на перилах веранды, глаза такие добрые, и мы очень боимся, что ее сейчас разорвет и она забрызгает нам все окна. Чуча зажиточна. У нее квартира с отдельным входом под теплым дерматином и по лотку куриных голов в день. Трое ее котят похожи на сыромясокомбинатпромсосиску каждый. Потому что Чуча умная баба и умеет жить. Она приводит к нам своих котят и смотрит на моего мужа: «Как не твои, подонок?! Вон тот черный с галстуком – копия! Короче, чемоданы за калиткой». И проходит к себе, то есть к нам, в бойлерную. Говорит: «Куриных голов мне два раза. Плохо принимаете, кстати. Без энтузиазма».

Бабулечка говорит:

– Как там ваш табор?

Я говорю:

– Половина на югах, совы с охотниками пьют, присылали эсэмэски, что любят. Фрося, видимо, что-то где-то отмечала с десяти по двадцать восемь в ночь, не приходя в сознание, но исправно таская тело к миске.

Бабулечка говорит:

– Я коту пожевала, а он жопу морщит.

Бабулечкин кот – животное масштабное во всех отношениях. Она на него даже не курит. Стоит, бедная, смолит в форточку. А кот делает вид, что они незнакомы, и это все трагическая предопределенность, и бедный котик не туда попал, поэтому вынужден чалиться в диванах и смотреть нескончаемые сериалы, вместо того чтобы стройным и борзым зажигать с девочками. На этом месте у кота случается коллапс мозга, и он, уложив поудобнее один кубик на животе, предпочитает уйти в сны. Так его психика борется со стрессом. Ночью просыпается с лицом «ты мне всю жизнь поломала» и идет к миске, а там еще не нажевано, и кот, преодолевая чудовищный храп, принимается мерзко орать бабулечке в лицо.

Муж пьет чай и говорит:

– Летом будет полегче.

Я говорю:

– Да куда уж там… А кроты, а совы? Скворцы по весне прилетят опять же.

– Да, – говорит муж, – полный Экзюпери.

Шик

Бабулечка – великий экспериментатор. Это касается всего: от варки помады в кастрюльке на кухне до построения отношений с людьми. В помадоварении бабулечка умеет добиваться умопомрачительного цвета, от которого все «девчонки» с «Рябины» сходят с ума и просят ее дать рецепт. И она часами диктует рецепты по телефону.

– Нет, – говорит, – без лореаля ни хрена не выйдет. Не знаю уж, какое говно они туда добавляют, но стабилизирует насмерть. Можно еще балету дать для люрексу.

Еще бабулечка любит растворить в ацетоне все засохшие лаки, по полтора часа трясти каждый перед телевизором, а потом накрасить ногти и выйти во двор, непременно в подбитом халате и с котом под мышкой. И коту уже ничего не остается, как висеть и восхищаться этим всем в угаре. А все во дворе такие:

«АААА! ОООО! Анна Васильевна!», а Людка Бортникова роняет скупую бабскую слезу от такой красоты и благородства. А бабулечка достает из кармана «Кент» и шикарно прикуривает. И все достают свои «Явы» и тоже шикарно прикуривают рядом. И все вокруг становится шикарным. Даже сараи и водочный гриб дядя Коля Рогожников.

На пенсии бабулечка долго работала вышибалой в рабочей общаге. Была авторитетом и полиглотом. Сидела за стойкой, управляла миром и яростно материлась по-армянски, по-татарски, по-цыгански и хранила ключи, сигареты, зажигалку и деньги в бюстгальтере. Отчего меж двумя ее пышными грудями то нарастала, то спадала еще одна – третья.

Бабулечка звонит и говорит:

– Была вчера в секонде, отрыла себе кофточку в стиле диско. Пойду на «Рябину» в конкурсе участвовать. Помнишь частушки с тобой учили про «купила мама Леше отличные калоши» и про «покупайте плавки клеш пятьдесят восьмой размер»? Там еще была строчка про воспитательницу-блядь. Пришли мне в скайпе слова.