Кошка колдуна
Шрифт:
Он помнил о стоимости чашки, конечно. Банкир тоже. Однако синьор Висконти, судя по всему, всерьез надеялся, что девчонка причинит драгоценной посуде серьезный ущерб, за который с дорогого друга синьора Диччи можно будет содрать втридорога, а потому не возражал.
– Конечно же! – и непринужденно перешел на латынь: – Угощайтесь, моя дорогая!
– Спасибо, – прошептала Кэт, робко глянув на господина: дескать, можно?
«Можно-можно», – кивнул Диху. В конце концов, велика ли беда, если невольница и впрямь расколотит чашку?
Катя
От аромата кофе можно было запросто с ума сойти. Я тут же вспомнила,
И все же только глухой и слепой не догадался бы, что разговор двух достойных господ касался моей персоны. Синьор Висконти косился на…
«Как там ты меня назвал, гадский нелюдь? Конкубиной? Con – вместе, cubare – лежать. Значит, вместе лежим? – молча злилась я, и от восхитительного насыщенного запаха кофе мое возмущение только возрастало. – Почему я должна терпеть эту наглость, а?»
И сама себе отвечала: «Потому что на дворе шестнадцатый век, милочка, а в модных трендах – «Домострой». Женское население новгородской усадьбы, к слову, держалось тише воды, ниже травы. И чуть что выходило не по воле и желанию тиуна, виновнице сразу же отвешивалось изрядно вразумляющих пощечин. Но за чашечку кофе… хорошо, за половину маленькой чашечки я простила Диху «конкубину».
Один крошечный глоточек, затем второй. А-ах! Конечно, он был без сахара, и оттого адски горький, но зато и без ГМО. Натурпродукт! После такой ароматной роскоши растворимую бурду пить не станешь – это точно, хотя бы просто потому, что между Екатериной Говоровой и ближайшей баночкой «Нескафе» пролегает чуть меньше пятисот лет. Всего-навсего.
– Понравилось? – удивленно спросил сид.
– Очень.
– Тогда купишь себе этой гадости, а мне – зеленого чаю. Держи, – и протянул мне весело позвякивающий кожаный мешочек. – Займись покупками.
– Да… мой господин.
Я тут же отвесила решительный поясной поклон в стиле танцовщиц из ансамбля «Березка», насмешив синьора Висконти до слез. Уже в дверях обернулась и спросила:
– А аршин – это сколько?
Сид гневно воздел очи горе, словно призывая Высшие силы в свидетели этого вопиющего примера женской несамостоятельности.
– У Прохора спросишь, девушшшка! – отрезал Диху.
Любой дракон обзавидовался бы злобности сидова шипения.
Не успела я показать Прошке кошель и свои записи, как нами обоими занялся Андрюха.
– Рядом держитесь, не убегайте вперед. А при расплате, чтобы я по левую руку стоял, – внушал телохранитель нам, своим бестолковым подопечным. – Понятно? Из виду не пропадать!
Под тулупом у Андрея виднелась кольчуга, а на поясе болталась серьезного вида дубинка. И наверняка за отворотом сапога нашелся бы при необходимости нож.
– Разошелся ты, Лютик. Мы ж не дети, тоже понятие имеем.
Прошка с отцовским захребетником спорить не собирался, однако и передо мной не хотелось выглядеть сопливым мальчишкой.
– Давай-ка без лишних разговоров. Тихий дал времени до полудня, а еще мерки снимать, – прогудел Андрюха и многозначительно покосился на меня. Дескать, знаем мы, какие бабы копуши, когда дело до тряпок доходит. Опять же, скорняки тоже люди неторопливые.
Прозвище «Лютик» меня
Но спросить напрямую у молодца я не осмелилась. И зря.
Ибо попервоначалу Андрюхино прозвище было Лютый. В миг смертельной опасности – посреди битвы или при встрече с лихими людьми на большой дороге – безобидный с виду парень впадал в неистовство прямо-таки бесовское. Глаза застила кровавая ярость, из горла рвался рык звериный, и боли Андрюха не чувствовал совершенно. Норги, лучше прочих иноземцев знающие толк в таких делах, говорили, мол, берсеркер он. То ли прапрабабка наблудила с оборотнем-медведем, то ли неупокоенный звериный дух случайно нашел пристанище в теле новгородского мальчишки, но бешенство это водилось за ним с малолетства, и никакие травки не помогали. И куда с таким счастьем деваться, как не в ушкуйники идти? Тогда-то Андрюха во время первого же набега и получил свое прозвание «Лютый Зверь». Но вспоминать о годах лихого молодечества он не любил. Как с трудом на дух переносил все, что связано с нечистью, нелюдью и чародейством, которое чуял собачьим верхним нюхом. Другой пройдет мимо невзрачной старушонки, а Андрей-Лютик сразу видит, что перед ним прирожденная оборотиха, вынюхивающая средь человечьей толпы свежее мясцо на прокорм. Вот и думай, что делать с ней – зашибить на месте или выследить и удавить по-тихому. Обжегшись пару раз на публичном усекновении поганой нечисти, Андрюха предпочитал второй способ. И ни разу не ошибся. Хуже всего становилось новгородцу в дни не всеми позабытых языческих праздников или возле древних капищ, коих в окрестных чащобах видимо-невидимо. Хуже нет, когда все люди как люди – пьют-едят, песни поют или думы думают, а ты, как распоследний дурень, слышишь, как прорастают корнями травы, как текут в земных глубинах воды – живые и мертвые, а выйдя к забору отлить, зришь, как летят куда-то по своим делам алконосты. Пост и молитвы Лютику помогали только отчасти, гася остроту запредельных чувств, но не избавляя от оных.
Знакомый ганзеец Ханс Рюгель говорил, что в Европе человеку с такими способностями цены бы не было. Невелико искушение, коли Андрей прекрасно знал, чем кончится лично для него охота за ведьмами. Костром, разумеется. Однажды насытившись чужой мукой и смертью под завязку, берсерк в нем возьмет верх, и тогда… Оттого и снился иногда новгородцу неведомый город, иноземный, весь застроенный фахверковыми домишками, замощенный камнем. И себя видел – на главной площади, уже привязанного цепями к столбу и с промасленными дровишками под босыми окровавленными ногами. Дамме. Кажется, так назывался городок…
Кто знает, может и уболтал бы хитрый ганзеец Андрюху заделаться ловцом всякой нечисти, когда бы не позвал его на службу Иван Дмитриевич Корецкий. Само по себе такое приглашение – огромная честь. И немалые деньги. Про Тихого тогда только слухи ходили, про бриттского колдуна да про Марью Семеновну. Надо ли говорить, что Андрея-Лютика к заморскому гостю точно веревками притянуло? Что-то же нашел в нелюде умный человек – боярин Корецкий, что-то же разглядел в залетном госте? Нет, вряд ли Иван Дмитриевич зрил хоть раз, как по коже сида в момент душевного волнения растекаются узоры Силы, но Андрею хватило единственного серьезного разговора с нанимателем, чтобы уяснить – тот полагает, будто нелюдь не навредит христианской душе. Лютику верилось с трудом, собственно, потому он и остался при боярине. Отличная возможность приглядеться, изучить и, если повезет, раскусить, от кого или от чего хоронится в Новгороде господин Тихий. Ведь не просто же так забился он на край света.