Кошка колдуна
Шрифт:
Ей было не слишком уютно. Тихий на Кэт уже не шипел, но при случае выговаривал за малейшую провинность, словно запамятовал, что девка нездешняя, к порядкам не приученная. Прошка, сам едва оторвавшийся от батюшкиных наставлений, Кэт очень сочувствовал, а потому отказывать в беседе не стал.
– Рюмки-рубинчики он везет, – шепнул на ухо. – Страх, как хочу посмотреть.
– Это что такое?
– Как что? Рюмки это рюмки, посуда такая для питья. А рубинчики, потому что, Петр Кузьмич говорит, красные они, точно кровь или каменья. Мне охота глянуть.
Катька,
– Это еще почему? – возмутился Прохор. – Вот выдумала! Тьфу на тебя! У батюшки в хозяйстве половина штофов от владимирского мастера Иллариона. Глаза-то разувай хоть иногда, когда вокруг смотришь.
И понеслось. От Катьки с ее расспросами не отвяжешься, пристала тут же, как банный лист. Пришлось отроку рассказывать и про бродячего ромея, который на берегах Колпи нашел подходящий для стекловарения песок, и про смекалистых мужиков, свою выгоду не упустивших, и про мастера Иллариона, начавшего с бусин, колец и браслетов, чье мастерство стеклодува ныне славно аж в стольной Твери.
– Муранские мастера золото добавляют в расплав, а наши, значит, с медью придумали, – объяснил он девушке и, подумав, добавил: – Вот бы еще зеркала научились делать, чтобы с жадными венецианцами не связываться. Это ж разориться можно с такой ценой!
Его до сих пор совесть мучила из-за испорченного отцовского подарка тверскому князю. Кэтрин всю прямо передернуло от недавних воспоминаний. Вестимо, ходить через зеркало ей совсем не понравилось. Вообще-то девки, они сызмальства знают, что уйдут в чужой дом жить. Доля у них такая. Но с Катькой иное, кто перестарка замуж возьмет? Видно было, что тоскует девка по дому, по мамке с тятькой, по своему странному миру. Это нехристю плевать было, а Прохор искренне жалел приблуду. Она хоть с придурью, но добрая, по-настоящему добрая. На холопов никогда не кричит, лошадей жалеет, и с ним, с Прохором, всегда делится пирожком.
– Ты не гневайся на меня, хорошо? Я ж не со зла, – вздохнул мальчишка, имея в виду зеркальные опыты, и добавил, беззвучно шевеля губами: – Это все Тихий намутил, его рук дело, начаровал.
– Что ты там лопочешь, Прохорус? – тут же отозвался нелюдь. А ведь, казалось бы, только что торчал в другом углу харчевни и сбитень горячий потягивал, и вот тут как тут – за спиной стоит и злыми глазищами сверкает, что твой котяра.
– Что я там намутил?
– Нет, господин Тихий, ничего такого, – встрепенулся Прошка. – Я говорю, может, у Петра Кузьмича браслетка стеклянная для Кэтрин найдется?
– Не найдется, – отрезал нехристь. – У него только посуда, очень красивая, к слову. Но тебе, раз ты такой языкастый, Айвэнз, ее точно не видать.
И нарочно так, прямиком к владимирцу направился, разговоры всякие вести на темы, любопытных отрочьих ушей не касающиеся. Что-что, а втереться к людям в доверие Тихий умел как никто иной. Чародейская морда!
– Ну вот… Из-за тебя, девка, я теперь рубиновое
– Я-то при чем? – тихо ахнула Катька, и лицо у нее стало такое жалобное, что хоть самому плачь.
– А при том, что я рано или поздно обязательно новый механизмус построю, зеркало правильное раздобуду, и потом тебя домой верну, – посулил сурово Прохор и для верности в грудь себя кулаком стукнул. – Назло Тихому. Обещаю!
Кайлих и Кеннет
Скотт выглядел неважно: бледный, осунувшийся, вокруг глаз синие круги, да и сами глаза блестели каким-то нехорошим блеском. Кайлих с тревогой обошла вокруг Кеннета, приглядываясь так и этак, а потом, припомнив все, что знала о смертных, догадалась:
– Ты, верно, голоден, племянник?
Лицо молодого горца преобразилось, освещенное таким неописуемым облегчением, что Неблагой сиде даже как-то неуютно стало. Словно она совершает что-то неуместное. Так называемое «доброе дело», например.
– Пожрать не худо бы было, добрая тетушка, ежели не обременю тебя такой просьбой.
– Не обременишь, – отмахнулась сида и нахмурилась. – Пожалуй, и я разделила бы с тобой трапезу… Однако у нас нет никакого припаса, родич, и пока не представляю я, где добыть нам пищи.
– А ты не можешь, ну, как с лошадкой? Волшебством?
– Могу. Но иллюзия еды тебя не насытит. Человеку потребно что-то материальное… Ладно. Попробую тряхнуть стариной! – Она действительно тряхнула – тряхнула волосами, колыхнула юбкой, повернулась кругом – и сменила облик.
– Тетушка Шейла? – осторожно спросил Кеннет, с опаской поглядывая на Кайлих в охотничьем наряде.
– Не совсем, – белозубо улыбнулась в ответ дочь Ллира.
– На тебя смотреть холодно.
И то сказать, одеяние сиды сменилось на крайне… аскетичное. Ничего, как говорится, лишнего.
– А тебе, малыш, на меня смотреть и не стоит! – хохотнула сида. – Где-то в хижине я видела котел. Натопи пока снега. Я скоро вернусь.
Тетушка Шейла вернулась быстрее, чем в котле снег растаял. Довольная, с оленем на одном плече, с рогатым копьем в руке, вымазанная кровью и весело скалящая зубы. Сбросила добычу наземь.
– Принимай работу, племянник! Мой труд кончен, теперь дело за тобой – разделай-ка добычу. Твой нож, тебе и свежевать. Сердце – мне, тебе – печень.
Ушли безвозвратно времена, когда смертный мог вот так запросто пересечься на охотничьей тропе с кем-то из Народа Холмов. И уж точно сгнили косточки смельчаков, осмелившихся зрить настоящую сидскую охотницу. Крутые бедра Кайлих едва-едва прикрывала короткая юбочка из кожаных лоскутков, а эту грудь так и вовсе не спрячешь за ожерельем из перьев и косточек. В волосах перья соколиные, татуировки светятся, и копье в руке древнее, рогатое, вроде пиктского. Зрелище незабываемое! И впервые в жизни Кеннету при виде женщины в одной только лишь юбчонке захотелось спрятаться в темном уголке и заскулить по-щенячьи, а не что-либо еще. Да, жизнь полна неожиданностей.