Кошка колдуна

Астахова Людмила Викторовна

Кайлих

Ветер дул с запада, сильный и порывистый, но именно он принес в Норге долгожданную весну. Поднял невидимой рукой повыше небесный свод, разогнал зябкую сырость, а главное, на какое-то время выдул с улиц Бергена неистребимый человечий запах. Кайлих на миг почудилось, будто она снова ступила на этот берег в те времена, когда никакого города здесь и в помине не было. Волны, что привольно плескались о подножия гор, еще не взрезало весло человеческой лодки, лес, из которого люди понастроили большие темные ящики для жилья, стоял неприступной стеной, а западный ветер точно так же пел в зеленых кронах. Хорошие

были времена. Жаль, что кончились они во всех мирах совершенно одинаково.

Есть такие особые места, где все всегда случается одинаково. Как если бы божественная игла пронзила все складки бытия насквозь, намертво сшивая их между собой. Почему и отчего так бывает, сида не ведала, да и никто не знал, но только во всех мирах обязательно однажды на берег залива Воген придут люди и построят Берген. Или на семи холмах у реки Тибр всегда будет Вечный город. Или Поселение-у-Брода непременно станет Дублином. Эта предопределенность одновременно и поражала Кайлих, и неизменно страшила, потому что подвергала сомнению всю затею сиды. Но ведь одновременно есть и другие места. В одном мире три убогие рыбацкие лачуги превратятся в конечном итоге в светоч наук и искусств, а в другом – тот же самый островок среди неторопливой равнинной реки так и останется навечно приютом для цапель и лягушек. Изменчивость и непостоянство Судьбы – вот на какую дерзкую лошадку поставила дочь Ллира.

Западный ветер принес Кайлих новую надежду. Все так удачно складывалось. Ниточка к ниточке, основа к утку, узор к узору, как у мастерицы-ткачихи, которая прежде, чем выучилась, случалось, до крови стирала пальцы. Ни у кого все сразу не получается. Сколько злых горячих слез пролито, сколько миров пройдено, сколько потерь и разочарований пришлось пережить, прежде чем сыскался третий Дар. И как только это случилось, так сразу дело пошло на лад: и этот последний эмбарр, на первый взгляд дикий и необузданный, точно дикий зверь, оказался исполнен Доблести, и должник сдержал слово, и дорога вдруг стала прямой и понятной, и даже Диху… Западный ветер предательски нежно обнял сиду, сладострастно огладив бедра, точь-в-точь как тот неверный и подлый, тот вор и обманщик. Кайлих задохнулась от негодования. Да как смеет он напоминать о себе? И где? На пороге Альвхейма!

Они шли несколько дней, уходя подальше от людского жилья в горы. Привычный к странствиям по горам, Маклеод вовсе не роптал. Откуда же ему знать, что путь в Чертоги может открыться в любой скале, в любом месте, да хоть посреди Бергенского рынка, но только если того пожелает Велунд. А тот не торопился – то ли в наказание за приятельство с Альфкелем-изгнанником, то ли просто так, от зловредности и скуки.

Земля Норге прекрасна, но сурова и неприветлива к чужакам, ее синие очи – озера – холодны и спокойны, ее скальная плоть тверда, ее душа – воды ее фьордов – глубока и непостижима. И хотя любовь дочери Ллира навечно отдана зеленому Эрину, но здесь, в Норге, сида чувствовала себя прекрасно. И кабы не поганое предчувствие от скорой встречи с Велундом, наслаждалась бы тишиной и безмятежностью, как в те дни, когда жива была Этне, когда они были неразлучны.

– Так! Ну, хватит водить меня вокруг да около! – взъярилась Кайлих, почуяв, что думы ее снова повернули не туда, куда следует. Не иначе, Велунд колдует на каменном зеркале, запутывая им с Кеннетом не только дорогу, но и мысли. Вряд ли, чтобы досадить, а скорее хочет показать, кто здесь главный.

– Ты, ты – безраздельный хозяин этой земли, – проворчала сида. – Но я с места не двинусь, пока ты не перестанешь морочить мне голову, так и знай! – прошипела она, низко склонившись над водой. В круглом, как тарелка, озере отражались горы, небо и облака, а еще оттуда на сиду глядел конунг альфар.

– И что, услышит? – подивился Кеннет.

– Еще как! –

посулила Кайлих.

И не успел горец сжевать кусок хлеба с сыром, как Велунд прислал своего вестника – большую чайку. Птица опустилась рядом на камень и злобно проорала что-то на своем языке, широко разевая клюв.

– Совсем же другое дело, – обрадовалась сида. – Ну-ка, показывай дорогу!

Кеннет еле-еле бегом поспевал за резвой родственницей и едва носом не влетел в скалу, на уступе которой дерзко верещала чайка.

– И чего теперь? – недоуменно спросил он.

Вместо ответа камень вдруг заструился, точно горячий воздух в летний полдень, пошел радужными разводами, замерцал.

– Дай руку, дитя, – твердо приказала Кайлих. – Нам – туда.

Кеннет выдохнул, зажмурился покрепче и почти без страха шагнул вслед за сидой в дрожащую плоть скалы.

Катя

Какой же он был… маленький, этот драккар! Нет, разумеется, я имела вполне конкретное представление и о размерах кораблей древних викингов, и об их водоизмещении… или грузоподъемности? Короче, плавучести. И даже видеть доводилось. В том же Выборге стоят на набережной целых два драккара, не настоящие, конечно, реконструкция, но все-таки… Кстати, и построенный нашими реконструкторами корабль мне в свое время посчастливилось видеть. Говорят, ребята на нем чуть ли не своим ходом до самой Норвегии добрались.

Но видеть со стороны – это одно. А самой ступить на борт самого настоящего, невообразимо древнего корабля – это, поверьте, совсем иное. Особенно учитывая специфику, так сказать, плавсредства и его примечательной команды.

Насчет экипажа Диху предупредил нас с Прошкой сразу: ни к чему, а особенно ни к кому не прикасаться, вопросов не задавать, с разговорами не лезть. Викинги, даже живые, были те еще отморозки, а уж мертвые… То есть не-мертвые. Неупокоенные. Зомбовикинги. Жуть! Да и корабль сам тоже. Одного только украшения на штевне хватит, чтобы заиметь перманентную икоту. В почерневшей то ли от времени, то ли от пропитки деревянной фигуре сходство со свиньей, конечно, угадывалось. Отдаленное. Только вот не бывает у нормальных домашних свинок таких клыков. И рогов тоже.

Короче, драккар как драккар. Весла, парус полосатый – все как положено. Если зажмуриться и уши заткнуть, то почти не страшно. Но зато если прислушаться… Вот тут-то и накатила очередная волна жути. Потому что привычных звуков не было. Зато были иные…

Вода, взрезаемая штевнем со свиной мордой, не журчала, а словно чавкала. Или это «Черная Свинья» сама издавала такие потусторонние звуки – то ли визг, то ли хрюканье, то ли хруст, пожирая время и пространство. Я откуда-то знала, копчиком, наверное, чуяла, что плывем мы вовсе не по тому же морю, что и все прочие живые корабли.

Ветер. Он имел запах. Но веяло не свежестью и солью, точнее, не только. Это был запах мертвенного холода, пропитавший все, словно в морозильной камере. На мясокомбинатах так пахнет, когда вымороженные свиные туши выгружают из вечных минус двадцать восемь по Цельсию в тепло летнего дня. Может, это зомбовикинги оттаивают, пригревшись рядом с сидом?

«Свинья» скрипела и стонала, ветер скулил, как кладбищенский пес ненастной полночью, холодная и влажная ладошка бедного Прошки, зажатая в моей руке, мелко дрожала, как заячий хвостик. Парнишку трясло, да и я сейчас, прямо скажу, не была образцом хладнокровия. Страшно было до позорных спазмов в животе, еще и потому, что мерно сгибающиеся за веслами гребцы тоже поскрипывали. Вместо вздохов, разговоров и ругани только этот сухой скрип. И глаза. Во мраке, который разгонял только сияющий в ладони Диху огонь, глаза дружины Кетиля Безносого горели неугасимым синим пламенем.