Кошка в сапожках и маркиз Людоед
Шрифт:
Когда нотариус перешел к описи имущества, сёстры перестали плакать и насторожились.
По воле отца, мельница и всё, находившееся в ней, переходило к Полин – старшей сестре. Осёл, овцы и куры вместе с овчарней, курятником, прудом и огородом доставались Анн.
«Что касается моей младшей дочери Кэтрин, - торжественно зачитал нотариус последние строчки завещания, - то она получает пятьдесят золотых из моих сбережений, и книгу, которая хранится в моём сундуке. Кэт, милая, не думай, что я обделил тебя. Тебе будет достаточно и этого, а всё остальное ты получишь, благодаря своим уму и красоте».
Я не придала значения, что после этих
Нотариус ушёл, оставив на столе кошелёк с золотыми, и дарственные от отца на недвижимость и земли. Полинет сразу взялась проверять бумаги, а Аннет привстала на цыпочки, заглядывая через её плечо. Я продолжала сидеть у камина, и глядела на кошелёк, на котором были вышиты монограммы отца. Вышивка была сделана ещё нашей мамой, а кошелёк я отлично помнила – из хорошей кожи, но потёртый, от постоянного ношения на поясе, с красной полинявшей от времени кисточкой и толстым шнурком, стягивавшим горловину.
Папа знал, что кому оставить. Конечно, моим сёстрам больше подойдёт хозяйничать на мельнице, а я смогу пустить своё наследство в дело. Возьму в долю госпожу Флёри… Но это потом. Когда-нибудь потом. Когда сердце перестанет так сильно болеть.
– Всё верно, - сказала, Полинет громко, и принялась сворачивать документы в тугие рулончики, а потом взяла кошелёк. – Бумаги и деньги останутся пока у меня. Завтра поминки, потом разберёмся.
В чём надо было разбираться, я не поняла, но спорить не стала. Сейчас мне было не до денег, и даже не до поминок. Единственное, чего мне хотелось – пройтись по дорожке от мельницы к пруду, где каждый день папа ходил проверять сети, посидеть на берегу, глядя на спокойную водяную гладь, и вспоминать годы своего детства, и редкие встречи с отцом, когда я начала учиться.
Отец посчитал, что я всего смогу добиться сама. Значит, он верил в меня. Пусть и ворчал, что я – сумасбродка и мечтательница. Он верил, что я найду свою дорогу благодаря личным качествам, и наследство в виде дома или скота только задержит меня на этом пути. А деньги – это то что нужно для предприимчивой барышни. Папа знал, что я распоряжусь капиталом правильно. Не потрачу на развлечения или никчемные наряды.
Да, пятьдесят золотых – это не беспроигрышный билет в жизнь, но совсем неплохо для младшей дочери мельника из провинции.
«Всё остальное ты получишь, благодаря своим уму и красоте».
Для папы я всегда была самой красивой и самой умненькой. Такая ли я на самом деле?.. Время покажет.
После похорон мне пришлось задержаться дома больше чем на полгода. Мы с сёстрами разбирали вещи, бумаги, устраивали панихиду, поминальные дни и принимали соболезнования от друзей и знакомых отца. Сёстры вступали в наследство, переоформляя в городской мэрии имущество, а я заказывала памятник и оградку на могилу, следила за хозяйством, заполняла приходно-расходную книгу, и каждое утро, обед и вечер вместе с нашей кухаркой накрывала на стол, чтобы покормить работников.
Когда, наконец, все формальности со вступлением в наследство были улажены, и мы справили последнюю поминальную вечерю по отцу, я сообщила сёстрам, что уезжаю, потому что намерена и дальше жить в столице, и хотела бы получить оставленные мне отцом пятьдесят золотых.
Сёстры переглянулись, и Анн надула губы, а Полин нахмурилась, будто я сказала что-то очень для неё неприятное.
– У тебя ещё хватает совести что-то требовать от нас? – заявила она, воинственно
– для верности она подняла и показала мне свои белые, пухлые ручки с отполированными ногтями. – К твоему сведению, на оформление наследства, папины похороны и жалованье работникам мы потратили гораздо больше, чем пятьдесят золотых! И кто возместить нам убытки, когда мы тебя содержали? Жизнь в столице – она недешёвая, верно? А мы тут во всём себе отказывали, чтобы ты выдавала себя за знатную барышню!
– Но в последние два года я не брала у вас деньги, - в первое мгновение я растерялась от таких обвинений. – Я работала, и мне хватало моего жалованья… А в пансионе я находилась на королевском обеспечении, и вы тратили на меня не так уж много…
– Ты ещё и спорить с нами будешь?! – возмутилась Полин, уперев кулаки в бока. – Да ты на себя погляди! Вырядилась, будто и правда у тебя графья в родственниках! Что за юбку ты на себя нацепила? Порядочная девушка никогда такую не наденет – чтобы были видны ноги! Ещё немного – и коленки покажешь! А сапоги? Красные! Где это видано, чтобы приличная девушка разгуливала в красных сапогах! И сколько это всё стоит, позвольте спросить, ваша милость? – она ехидно усмехнулась. – На жалованье учительницы такого не купишь. Может, тебе кто-то помогает? Из королевского департамента? Какой-нибудь лорд пожалел и пригрел нашу красотку Кэт?
Кровь бросилась мне в лицо, потому что сестра говорила несусветные глупости. Но я постаралась ответить спокойно, хотя стерпеть было непросто:
– Я шью себе сама, Полинет, и покупаю только ткани со скидкой. Сапоги стоят две серебряные монеты. Это моё месячное жалование. Мне пришлось подкопить, чтобы одеться по моде, и я не взяла у отца на это ни монеты. Что касается моего платья… я всегда на виду, часто вывожу воспитанниц в город, мне надо выглядеть соответственно, чтобы не опозорить пансион госпожи Флёри. Такую длину юбок носит наша королева, и никто не упрекнул её величество в неприличии или непорядочности.
– Послушайте вы её! – ещё больше распалилась Полин. – И говорит-то уже не по-нашему. Ты точно моя сестра? Больше похожа на содержанку!
– Полинет! – повысила я голос.
– Хватит, - прервала нас Анн. – Не будем ссориться. Забирай свою книгу, Катрин, и езжай, куда хочешь. А если решишь пожаловаться судье, то наш нотариус господин Пелье всегда подтвердит, что передал тебе пятьдесят золотых. И мы с Анн это видели. Так будет справедливо.
– Справедливо? – с трудом выговорила я, вглядываясь в лица сестёр.
Я помнила сестёр смешливыми задорными девицами, а сейчас передо мной стояли меня встретили две незнакомые женщины – пухлые, румяные, в черных траурных платьях, но совсем не убитые горем, и в белоснежных чепцах с трёхслойными кружевными оборками.
Такие кружева не купишь за грошен. Только эти расходы, похоже, сестёр совсем не тяготили. И сейчас они смотрели на меня с одинаковой неприязнью. Даже с ненавистью. Хотя я не сделала ничего, за что меня можно было так ненавидеть.
Неужели, это с ними я когда-то бегала на озеро ловить раков? Слушала сказки, которые рассказывала наша кухарка долгими зимними вечерами? Плела летом венки, танцевала на сельских праздниках, хохоча и визжа от переполнявшего счастья?