Кошка в сапожках и маркиз Людоед
Шрифт:
Она так легко произнесла «мы», что я не утерпела и задала очередной вопрос:
– Вы – родственница месье Огреста, мадам?
– Нет, - немного резко ответила она. – Когда умерли родители барышни Марлен, она была совсем крошкой. Милорд Огрест поручил мне заботиться о ней. Можно сказать, я вырастила её, как свою собственную дочь.
– Вот как, - заметила я. – Значит, месье маркиз очень ценит вас?
– Конечно! Разве может быть иначе? – она пожала плечами – будто удивилась моей непроходимой глупости.
Серьёзная дама. С такой надо всегда быть начеку. И попробуй только не понравиться…
–
– Да, Жозефина, входите, - раздалось из комнаты, и я сразу узнала голос милорда Огреста.
Держа рекомендательное письмо перед собой, как щит, госпожа Броссар торжественно открыла дверь и переступила порог. Мне было слышно, как она докладывает о приезде гувернантки и говорит о рекомендательном письме.
– Давайте письмо и позовите девушку, - распорядился Огрест.
Госпожа Броссар выглянула в коридор и сделала страшные глаза:
– Заходите же! – позвала она меня громким шёпотом. – Не заставляйте милорда ждать!
Повесив сумку на сгиб локтя, я привычным жестом сдвинула шапку набок и вошла в комнату, гордо подняв голову. Пусть видят, что гувернантка из пансиона мадам Флёри – это образование, манеры, ум и такт.
После полутемного коридора я оказалась в большой комнате, где шторы были распахнуты, и холодный зимний свет заставил меня на секунду зажмуриться. Красивого появления не получилось, но я не слишком расстроилась – маркиз видел, как я шлёпнулась на пятую точку, выходя из кареты, так что произвести впечатление я уже успела.
Проморгавшись, я увидела милорда Огреста – он стоял возле незажженного камина, вскрывая ножом для бумаг рекомендательное письмо.
Вернее, стоял столбом, держа в одной руке нож, а в другой – конверт.
Я улыбнулась и сделала книксен так изящно, насколько можно было быть изящной в зимнем пальто и с дорожной сумкой в обнимку.
– Вы?.. – произнёс Огрест хрипло, будто его душили.
– К вашим услугам, маркиз, - ответила я и улыбнулась ещё шире.
– Барышня Кэтрин Ботэ… - начала госпожа Броссар, и запоздало насторожилась: - Вы знакомы?
– Познакомились сегодня, - хмуро ответил маркиз, уже совладав с собой, и переспросил: – Боте? Кэтрин Боте?
Умышленно или нет, но он произнёс мою фамилию не Ботэ - как «красота», а Боте - как «сапоги». И при этом посмотрел на мою обувь с таким выражением лица, будто это были не хорошенькие сапожки из лавки господина Лестажа, а козьи копытца.
– Осмелюсь возразить, моя фамилия – Ботэ, - поправила я его.
– А, извините, - только и сказал он, а потом занялся письмом, которое не успел открыть.
Я ждала, что милорд Огрест спросит, не в родстве ли я с виконтессой, но никаких расспросов не последовало. Маркграф извлёк из конверта лист розовой надушенной бумаги (фирменный стиль мадам Флёри) и углубился в чтение.
Наверное, он не знает о виконтессе Ботэ, дремучий человек. Далёк от светской жизни, занимается только своими землями… Даже мэр знает больше. Но на то он и мэр, а не… смотритель каменоломен.
Пока милорд Огрест читал, у меня появилось несколько минут, чтобы
Огрест вдруг поднял глаза от письма, и я не успела вовремя потупиться. Мне не оставалось ничего, кроме как улыбнуться ему. Ну да, смотрела. Что тут такого? И кошка может смотреть на короля. А дочь мельника может полюбоваться маркграфом. Почему бы и нет?
– Можете оставить нас, Жозефина, - коротко распорядился Огрест.
– Конечно, милорд, - госпожа Броссар взглянула на меня грозно и строго, и удалилась, позванивая цепью фонаря.
Как привидение из старинных легенд – неверная жена, обречённая и после смерти бродить по замку, обмотанная цепями.
Когда мы с маркграфом остались наедине, я поспешила объясниться:
– Наша встреча у мэрии не слишком получилась, ваше сиятельство. Прошу прощения за мой смех, я не знала о вашем горе.
– Угу, - ответил он, подходя к столу, кладя письмо перед собой и опираясь о столешницу ладонями. – Здесь написано, - он так внимательно смотрел на розовый листочек, будто надеялся разглядеть там портрет мадам Флёри, - что вы были одной из лучших учениц пансиона, а затем два года – лучшей учительницей…
– Да, месье.
– …вы преподавали письмо, изящное шитье и рисование, успешны в других дисциплинах…
– Да месье.
– …отличаетесь всеми добродетелями, присущими девице из хорошей семьи. Это точно о вас?
Тут он оглядел меня так недоверчиво, что это было почти оскорблением. И ещё опять задержался взглядом на моих сапожках.
– В столице все девушки ходят именно так, - сказала я, пытаясь свести всё на шутку. – И никто не смеет сомневаться в их добродетелях.
– У нас здесь не столица, если вы заметили, - ответил Огрест, хмурясь всё больше. – Здесь люди живут старыми порядками, консервативны и с подозрением относятся ко всему новому. Я не большой знаток женских нарядов, но как по мне, обувь вам надо поменять. Может, ваши красные башмаки – это и модно, но не погоде, барышня.
– Я это учту, - произнесла я сдержанно.
Сухарь какой-то. Как его жена терпит? Семь лет назад умер брат, невестка - всё это очень трагично, но не повод быть хмурым дедом. Храни горе в сердце, а не на физиономии – так говорил мой папашенька, и я была полностью с ним согласна.
– Рекомендации меня устраивают, - продолжал маркграф, - пансион мадам Флёри на хорошем счету, поэтому я принимаю вас на работу с оплатой в пять золотых ежемесячно. Вас устраивают такие условия?
– Да, месье, - мне пришлось сделать усилие, чтобы не согласиться слишком радостно.