Кошки-дочери. Кошкам и дочерям, которые не всегда приходят, когда их зовут
Шрифт:
Чувствую, если мы попробуем встать на пути у Лидии, получится то же самое…
Глядя на дочь, я попробовала отыскать в случившемся положительные стороны. Утешение номер один: гражданская война на Шри-Ланке закончилась. То есть теперь она будет не в такой смертельной опасности. Удивительно, но в двадцать пять лет Лидию уже можно было назвать опытной путешественницей, которая умела справляться с неприятностями. Если вспомнить телефонные разговоры, проблем с сингалийским у нее тоже нет. Учитель и монахини встретят ее в аэропорту и сразу отвезут монастырь, который она хорошо знает.
Если
Внезапно накатила чудовищная усталость. По правде говоря, у меня больше не было сил спорить. Нет смысла бороться с характером нашей дочери – да и нашего кота, если уж на то пошло. Все, что я могла сделать – жить своей жизнью. И разрешить им жить своей.
К тому же Лидия была рядом эти два года и во всем меня поддерживала. Пришла пора отступить и признать, что у нее есть право самой определять свою судьбу.
– Ну… – сказала я, чувствуя, что все затаились в ожидании взрыва. – Если хочешь стать монахиней, значит, у тебя есть на то причины. Не скажу, что я в восторге от этой идеи, но я полностью на твоей стороне.
Удивительно, но я ничуть не кривила душой.
35
Завершающий штрих
Кошачья царапина может быть почетным знаком
Всю следующую неделю я с любопытством наблюдала за сборами Лидии. Раньше меня пугало все, связанное со Шри-Ланкой. Теперь я хотела лучше понять мир, частью которого собиралась стать моя дочь, и даже пыталась представить, каково будет посетить ее монастырь. Скорее всего, поездка выйдет не из легких…
Здесь, дома, мне предстояли куда более прозаические испытания. Пока Лидия готовилась к отъезду, я стремительно приближалась к последней стадии реконструкции груди: татуированию соска. Будучи главным оценщиком искусственных сосков, Филипп авторитетно заявлял, что ему нравится то, что есть. Но меня смущал неестественный цвет «бледнолицего брата». И раз уж я зашла так далеко, нет смысла отступать.
Правда, татуировки – это иглы. И там не будет доброго анестезиолога, который поможет тебе сладко проспать весь процесс. Пока я размышляла над своей печальной участью, Джоне вздумалось поиграть с удочкой. Глядя на то, как он подпрыгивает за добычей, я мечтала быть больше похожей на кошку. Даже наш невротичный питомец вряд ли стал бы тратить время на переживания по поводу иголок.
Когда Джона наконец напрыгался и развалился на ковре, подставив солнцу блестящие бока, его подхватила на руки Катарина.
– Ах, Джона! – воскликнула она, зарываясь носом в мех. – Ты – лучшее средство от стресса!
Колокольчик материнской тревоги подал голос.
– Что тебя беспокоит? – спросила я.
– Презентация для экзаменов. По поводу иммиграции, – ответила дочка, поглаживая Джону по носу – кот это обожал.
Катарина серьезно интересовалась проблемами беженцев. По выходным она преподавала английский детишкам из Судана. Порой я замечала знакомый обвинительный блеск в ее взгляде. Лидия осуждала нас за то, что мы мало делаем для немощных,
В последнее время я сильно переживала за младшую дочь. Она побледнела и похудела, под глазами появились круги. Пластырь на локте становился больше с каждым днем – он прикрывал либо грибковую инфекцию, либо раздражение. В любом случае, эта болячка явно намекала на стресс. Как-то утром я спросила Катарину, во сколько она вчера закончила делать уроки. Дочь ответила, что в полдвенадцатого, но я знала, что она оторвалась от учебников далеко за полночь. Катарина пообещала, что сегодня постарается лечь пораньше.
Сажая кота на когтеточку, она заметила, какие у него сухие лапки. Джона бросил на меня жалобный взгляд, когда я принялась осматриваться его передние конечности. Действительно, подушечки были жесткими, словно наждачная бумага. Беженцам я помочь не могу, а вот с этой проблемой, пожалуй, разберусь. Джона с любопытством смотрел, как я втираю крем для рук ему в лапы. А потом быстренько его слизал.
К тому времени Лидия уже давно проснулась. Заглянув на кухню, она предложила подбросить
Катарину до школы, а меня – до тату-салона. Мы не стали отказываться.
Тату-салон представлял собой неопрятный коттедж с невнятной вывеской на заборе. К нему вела окаймленная кустами дорожка из кирпича. Лидия подождала, пока я скроюсь из виду, и поехала по делам. Дверь мне открыла светловолосая женщина. Я сразу обратила внимание на ее лицо. Ни родинок, ни шрамов, ни морщинок – оно было технически совершенным. Как будто кто-то нарисовал ее черты на чистом холсте. Лишенная многочисленных недостатков, которые делают лицо настоящим, эта женщина казалась звездой дневного сериала.
Она попросила меня снять майку и лечь на массажный стол.
– Больно не будет, только пожужжит немного, – заверила хозяйка салона, накрывая мою грудь пластиковым листом.
Я старалась не смотреть на прибор для нанесения татуировки – слишком уж он напоминал бормашину с коричневым цилиндром.
– Это емкость для краски. – Женщина заметила мой настороженный взгляд. – Если задену нервные окончания, чуть-чуть дернет. Но на этот случай есть обезболивающий крем.
Крем? А может, все-таки наркоз? Я начинала паниковать. К счастью, процедура действительно оказалась абсолютно безболезненной. Пока мастер наносила татуировку, я чувствовала лишь легкую вибрацию. Каждые несколько минут она останавливалась, чтобы промокнуть работу марлей.
– Кровоточить не должно, – пояснила она. – Суть в том, чтобы не зарываться иглой слишком глубоко, иначе можно задеть мягкие ткани, потечет кровь, и рисунок с годами потеряет четкость – так случилось с моим отцом. Но в военные годы таких тонкостей не знали.
Слишком много информации. Я спросила, есть ли у нее самой татуировки.
– Нет, – ответила она. – Только на лице.
– В смысле? – удивилась я.
– Брови и подводка для глаз. И легкий татуаж губ. Я выбрала натуральный цвет – с губами нельзя перебарщивать. Сделаешь слишком яркие, и они тут же выйдут из моды.