Кошмар во сне и наяву
Шрифт:
– Я… прошу прощения, – пробормотал Герман, побуждаемый мощными Алесановыми толчками в бок. – Я никогда не видел этого прежде, и, признаться, это привело меня… в содрогание!
Принц взглянул на него с сожалением:
– Белых людей способны привести в содрогание сущие пустяки, верно, Алесан? К сожалению, когда зомби начинает вот так хвататься за грудь, это означает, что он очень скоро перестанет служить своему повелителю!
Как потом удалось узнать Герману, этот воскресший мертвец скоро и в самом деле умер –
– Доктор? Вы?..
Герман вздрогнул. На него глядели широко раскрытые, немигающие глаза… дежурного. Заморгал, прогоняя сонливость:
– Чего это ни свет ни заря? Ну, проходите!
Герман шагнул к турникету, машинально махнув пропуском. Прошел под провисшей кое-где проволочной сеткой, потом – через еще одну караулку.
Оскальзываясь на примороженном снежку, добежал до низенького одноэтажного домика: медчасти. Дернул дверь: заперто, конечно.
Из коридора донесся хрипловатый голос конвойного:
– Кто это?
– Налетов, – отозвался Герман, становясь под фонарь, чтобы его было хорошо видно.
Громыхнули запоры. Он вошел, не обращая внимания на удивленный взгляд. В два шага одолел недлинный коридор, резким движением распахнул окошко на двери в палату.
Как раз напротив зарешеченных окон палаты стоял на дворе фонарь. Его еще не погасили, и Герман мог видеть очертания четырех кроватей. Две были заняты. Мерно вздымались одеяла, раздавалось сладкое похрапывание.
Это Антон Мазурков и Макс. Они живы!
– Да что вы, доктор, Герман Петрович, из-за них, что ли? – послышался рядом удивленный шепот. – Ну, побегали, конечно, с вечера на горшок, что да, то да, Регина Теофиловна из-за них исстрадалась вся. Потом уснули. И мы тоже успокоились. Стоило из-за таких-то бежать ни свет ни заря, в выходной… да еще на Пасху! Христос воскрес, Герман Петрович! – радостно спохватился конвойный.
– Воистину, – с трудом разомкнув губы, выдавил Герман и прошел в свой кабинет. Ему надо было хоть на минуту остаться одному.
Встал над раковиной, упершись руками в края, подавляя два желания: начать немедленно мыть с мылом руки и придержать сердце, которое опять затрепыхалось.
С его руками все в порядке, кровь осталась во сне. А сердце… ну, болит сердце и болит. Этим страдают многие люди, совсем не обязательно быть зомби!
И внезапно, как от удара, он вспомнил себя, стоящего над поверженным Хинганом… вспомнил ощущение собственного всемогущества и стихи:
Он звезды сводит с небосклона.Он свистнет – задрожит луна!..Тогда он забыл окончание. Зато теперь строки будто начертал кто-то перед глазами:
НоЧто бы он ни сделал – даже если бы вырвал своими руками сердце этим двум подонкам, спящим в палате под охраной, – Дашеньку уже не воскресить.
Герман может убить еще кого-нибудь, но она не воскреснет. Никогда. И Кирилл тоже. Не вернуть здоровья Ладе, матери, отцу.
Он должен был понять это еще раньше – там, во Внуково, когда стоял над убитым Хинганом, когда своими руками зарывал его в землю. А понял только теперь, увидав живыми Антона и Макса.
Зачем… зачем понял? Лучше бы так и шел своей дорогой, хватаясь за сердце, как зомби собственной мести, пока не упал замертво!
В дверь тихо стукнули.
– Да? – ровным голосом отозвался Герман, открывая кран. Нет ничего более естественного, чем врач, который моет руки.
Добродушное, полное, слегка отекшее со сна лицо Регины Теофиловны уставилось на него:
– Как вы рано, Герман Петрович. Христос воскресе!
– Воистину, – отработанно ответил он. – Ну, как тут?
– Севастьянов вам сказал? Эти двое в туалете такое устроили… уж повезет сегодня какому-то «парашнику»! – Она брезгливо сморщила нос. – Ночка была еще та! Часов в одиннадцать привели Стольника – печень у него прихватило. В самом деле – весь пожелтел! Я ему дала но-шпу… из своих запасов, у меня ведь хронический холецистит, – пояснила Регина Теофиловна, увидев, как взлетели брови Германа: но-шпа в больницу не поступала с незапамятных времен.
«Да уж, – подумал он, – в нашей больничке лекарств просить – все равно что к босому по лапти ходить!»
– Потом грелку под бочок, горячего чаю сладкого, – ворковала Регина. – Он и утих. Только с ним угомонились – тут новые гости, здр-ась-те!
– Какие еще гости? У вас тут что, эпидемия была ночью?
– Да эти приехали, из благотворительного фонда.
– Секундочку! Но ведь они должны были днем появиться.
– А появились в полночь. Оказывается, когда переезжали Синичку по шуге, мотор заглох. Не знаю, там какие-то были приключения с трактором – дотащились к нам чуть живые и сразу упали спать. Их трое: шофер, священник и девушка, которая должна раздавать подарки. Слышите, как пахнет?
Она повела маленьким курносым носом, еле видным меж пухлых щек, и Герман, к своему изумлению, опять ощутил тот же умиротворяющий запах сдобы, ванили, изюма, который преследовал его сегодня с раннего утра.
Оглянулся – в углу громоздились короба.
– Неужели куличи привезли? – спросил недоверчиво.
– И куличи, и конфеты, и яблоки, – радостно тараторила Регина Теофиловна. – И вроде бы даже бананы. Они там, внизу.
Герман принюхался. И правда – пахло бананами и яблоками.