КОСМИЧЕСКАЯ ФАНТАСТИКА или КОСМОС БУДЕТ НАШИМ! Антология.

Первушин Антон Иванович

— И тому, и другому. Может быть, там нуль полов, что будет означать отсутствие людей, а может быть, там и минус четыре, и минус пять полов.

— Но что же значит — отрицательный пол? — недоумевала Мэри.

— А это будет значить, что вместо людей там живут лишь черти, тени, духи и, пожалуй, спириты.

— Все это вздор! — возразил Лессинг. — На Марсе живут только греки, римляне и покойный Михаил Никифорович Катков.

— Да ведь он умер! Откуда же он там возьмется? — возразил в свою очередь Краснов.

— По вашей же теории, Марс есть жилище теней и по­койников.

— Так я могу там встретить своего Эдуарда? — испугалась Мэри. — Боже!.. А я клялась быть ему верной до смерти…

— Придется, мой друг, из-за тебя еще на дуэли драться на Марсе, — заметил Шведов.

Русаков в этом разговоре не участвовал, так как им

при приближении Марса овладело поэтическое настроение и он, запершись у себя в комнате, сочинял стихи. Этим он несказанно изумил своих спутников; все думали, что Русаков по-прежнему занимается математикой, и были сильно поражены, когда Виктор Павлович прочел вдруг целую поэму своего сочинения. Поэма была довольно туманного содержания: в ней говорилось и про любовь, цветы и луну, и про исчисление конечных разностей, упоминался ряд Тэйлора и его остаточный член, говорилось и про терзания сердец двух любящих молодых людей.

— Вот так фортель! — воскликнул Лессинг. — Если бы это Петр Петрович написал, я бы не удивился: мало ли каких штук не выкидывают влюбленные! Но Виктор Павлович, Виктор Павлович…

— Что это вам вздумалось, Виктор Павлович? — спросила Мэри. — Такой великий математик и сочиняет стихи!

— А вот потому-то я и сочинил, что я — математик. Вы думаете, что математик в поэзии ничего не понимает? А я вот вам и хотел доказать, что хороший поэт непременно должен быть математиком, а хороший математик должен уметь писать стихи… Математика и поэзия — это синонимы. И чем поэт остроумнее, тем ему легче дается математика. Сама Ковалевская…

— Позвольте, Виктор Павлович, — возразил Лессинг, — разве мы мало знаем поэтов, которые понятия не имеют о математике!

— То плохие, плохие поэты! Хороший поэт обязательно должен быть геометром. Вот Боккачио…

— Помилуйте, Виктор Павлович! Боккачио не знал математики.

— Не знал, не знал! Что ж из этого? Не знал потому, что не учился. А если бы стал учиться, из него вышел бы первоклассный геометр. В поэзии остроумие так же необходимо, как и в интегральном исчислении. Стихи сочинять — все равно что задачи решать.

— Нельзя сказать, Виктор Павлович, что ваша догадка о том, будто из Боккачио вышел бы ученый, если бы он занимался математикой, особенно остроумна, — заметил Краснов.

Все засмеялись. Разговор о поэзии на этом прекратился.

Прошло еще несколько дней. Теперь Марс казался на расстоянии какой-нибудь версты, хотя действительное его расстояние было еще очень значительно. Размеры его казались огромные. С 28 марта учредили полусуточное дежурство для наблюдения за Марсом. Хотя, по вычислениям, оставалась еще целая неделя пути, однако ввиду возможной погрешности в вычислениях необходимо было быть наготове. Дежурному вменялось в обязанность немедленно привести в действие механизм, который должен был оказать противодействие скорости падения “Галилея” в последний момент и тем спасти судно с его пассажирами от гибели, лишь только корабль вступит в область атмосферы Марса. Начало атмосферы определить легко, так как здесь небесная сфера непременно должна получить какую-нибудь окраску, вероятнее всего голубую, как и на Земле. Пространство же от начала атмосферы до поверхности планеты “Галилей” должен был пролетать даже с уменьшенной скоростью от противодействия снаряда — всего лишь несколько минут.

Математическому анализу и тонкости соображений наших ученых предстояло полное торжество. Вычисления оказались безукоризненно правильными. Прошло 4 апреля, а Марс находился, как казалось, все в прежнем расстоянии. В двенадцать часов ночи очередное дежурство принял Крас­нов. Сначала никто было не хотел ложиться спать в эту последнюю ночь на “Галилее”. Все решили провести ее вместе и так же волновались, как семь месяцев тому назад, когда ожидали на Земле полета. Солнце ярко светило в окно. Ночи наши ученые не видели за все время своего путешествия: Земля не заслоняла солнечных лучей, и дни узнавались только по хронометру; когда ложились спать, то делали искусственную темноту, закрывая ставни окон. Пока никаких признаков атмосферы не было заметно. Краснов, как и в роковой день 11 сентября, был серьезен и сидел на прежнем месте, приблизив к себе проволоку от аппарата; но только его взор был устремлен теперь не на хронометр, а в окно. Шведов экзаменовал Лессинга по латинскому языку, а Мэри и Руса­ков играли за столом в “свои козыри”. Однако компания провела таким образом время только до

пяти часов утра. Русаков первый не выдержал и захотел спать, сказав, уходя в свою комнату, что этого Марса никогда не дождешься. Скоро его примеру последовали и супруги Шведовы. Лессинг бодрился дольше других, но в конце концов должен был также покинуть Краснова: Лессинг дежурил прошлую ночь, а днем ему не дал спать Виктор Павлович, который завел речь о том, что экспериментальная физика — вздор.

Краснов остался один на своем посту. Ему также хотелось спать, но мысль о возможной опасности заставляла его бодро смотреть в окно. Не закрывая ни на минуту глаз, он просидел так до одиннадцати часов, как вдруг заметил, что в его глазах даль как бы заволакивается туманом. Протерев глаза, он уже увидел, что в окно глядит голубая лазурь, по которой плавают легкие облака. Краснов довольно улыбнулся, поняв, в чем дело, и моментально замкнул ток от аппарата. “Галилей” сильно дрогнул, и в то же время раздался легкий треск: одно из окон в зале не выдержало толчка и разбилось; осколки посыпались на пол. Испуганный Краснов бросился закрывать ставни, чтобы воздух не вышел и не рассеялся в пространстве, так как на более или менее отдаленном расстоянии от Марса атмосфера должна быть еще достаточно разреженной. Но тревога его была напрасна — в окно дул легкий ветерок: “Галилей”, следовательно, уже давно вступил в пределы Марса. Выглянув в разбитое окно, Краснов увидел, что “Галилей” тихо опускается вниз: неведомый мир был у него под ногами. Взглянув на хронометр, он увидел, что было четверть двенадцатого.

Проснувшись от толчка, все остальные пассажиры “Галилея” через несколько минут собрались в зале. Краснов молча и торжественно указал им на разбитое окно.

— Неужели Марс, неужели Марс? — обрадовался Русаков.

— Смотрите, и лес вдали виден! Совсем как на Земле! — закричал Лессинг.

— Нет, вы взгляните-ка сюда! — сказал Шведов, стоя у противоположного окна. — Видите сооружения? Это может нас совершенно успокоить. Без всякого сомнения, это город; значит, люди здесь есть.

— Где, где? — бросился Русаков к Шведову. — Конечно, город; конечно, город!

— Да, но я боюсь, что в нем живут только покойники, как говорит Иван Иванович, — жалобно сказала Мэри.

— Садитесь-ка лучше по местам да держитесь крепче, — сказал Краснов. — Сейчас будет станция.

Все повиновались. “Галилей” опускался, опускался и вдруг как-то подпрыгнул, подбросил вверх своих пассажиров, опрокинулся на бок и лег неподвижно.

— Поздравляю, господа, с благополучным прибытием на воинственную планету, — сказал Краснов, сидя у потолка, куда его отбросило толчком.

— Ну, идем скорее на Марс! — сказала Мэри. — Открывайте, Николай Александрович, дверь.

— Зачем дверь, зачем дверь? — сказал Русаков. — А это зачем?

И он полез в разбитое окно. Все последовали его примеру.

Через минуту все уже стояли на Марсе подле опрокинутого “Галилея” и с восторженным изумлением озирались кругом.

Перед ними открывался новый мир.

VII

Едва только наши математики огляделись кругом в первые минуты по прибытии на Марс, прежде чем они успели принять какой-нибудь план действий, как к ним приблизилась толпа карликов человек в тридцать. Эти карлики были приблизительно в аршин росту, с длинными, нестрижеными волосами и бородами. Одеты они были крайне своеобразно, причем их костюмы отличались большой пестротой. На голове каждого карлика красовалась невысокая разноцветная коническая шляпа; цветная туника, не достигавшая на вершок донизу, была перехвачена легким поясом, на котором висело много, много украшений и побрякушек; поверх туники был наброшен короткий плащ; обувь составляли высокие башмаки различного цвета. Карлики не подходили очень близко, а, остановившись на некотором расстоянии от “Галилея”, с изумлением рассматривали диковинных великанов. Путешественники обрадовались столь скорой встрече с жителями Марса и решили тотчас же вступить с ними в переговоры. Лессинг выступил вперед и заговорил на латинском языке. Карлики стали вслушиваться, но на лицах их выражалось недоумение: язык Цицерона, очевидно, им был незнаком. После неудачи Лессинга стали объяснять карликам жестами, чтобы их провели в город и представили начальству, но пантомима также не имела успеха. Ученые сделали несколько шагов вперед, чтобы ближе подойти к марсианам и лучше объяснить им свои желания, но карлики, зорко следившие за каждым движением великанов, испугались и пустились бежать.