Космическая Одиссея (сборник)

Кларк Артур Чарльз

Он вышел на опушку леса и увидел широкую реку. Без колебания он вошел в нее и не почувствовал никакой тревоги, когда вода накрыла его с головой. Было немного странно, что он продолжал нормально дышать, но ему показалось намного более замечательным то, что он совершенно нормально видел в среде, в которой не мог бы сфокусироваться незащищенный человеческий глаз. Он мог бы сосчитать каждую чешуйку на великолепной форели, которая проплывала мимо, не обращая внимания на этого странного пришельца…

А вот и русалка. Он всегда хотел встретить хоть одну,

но полагал, что они были морскими существами. Может быть они иногда поднимались вверх по течению подобно лососю, чтобы обзавестись потомством? Она исчезла прежде, чем он смог задать ей вопрос, чтобы подтвердить или опровергнуть эту революционную теорию.

Река закончилась полупрозрачной стеной; он шагнул сквозь нее, чтобы оказаться лицом к лицу с пустыней под пылающим солнцем. И хотя оно немилосердно жгло его, все же он был в состоянии смотреть прямо на его полуденную ярость. Он мог даже рассмотреть с неестественной четкостью архипелаг солнечных пятен около края диска. И, что было уже совсем невозможно, подобно лебединым крыльям с обеих сторон Солнца вырастало бледное сияние короны, обычно совершенно невидимой, за исключением случаев полного затмения.

Все исчезло в черноту: вернулась навязчивая музыка и с ней блаженная прохлада его знакомой комнаты. Он открыл глаза (а были ли они закрыты?) и обнаружил ожидающую его реакции аудиторию.

— Чудесно! — он едва перевел дух. — Кое — что из этого казалось реальней, чем сама реальность!

Потом его инженерное любопытство, никогда не прятавшееся слишком глубоко от поверхности, взяло верх.

— Но даже такой короткий демонстрационный пример должен содержать огромное количество информации. Каким же образом она записана?

— На этих пластинах — таких же, которые использовали и ваши аудиовизуальные системы, но намного большей емкости.

Мнемоник вручил Пулу маленький посеребренный с одной стороны квадратик, очевидно сделанный из стекла; он имел почти те же размеры, что и компьютерные дискеты его молодости, но вдвое толще. Когда Пул наклонял его взад и вперед, пытаясь разглядеть прозрачные внутренности, появлялись радужные вспышки, но это было и все.

Он понял: то, что он держал в руке, было продуктом более чем тысячелетего развития электроннооптической и других технологий, еще не родившихся в его эпоху. И совсем не удивляло то, что внешне оно очень походило на устройства, которые он знал. Большинство обычных повседневных предметов имели удобную форму и размер: ножи и вилки, книги, ручные инструменты, мебель… а также сменные накопители для компьютеров.

— Какова его емкость? — спросил он. — В мое время мы могли вместить до терабайта в чем — нибудь подобного размера. Я уверен, что вы сделали намного лучше.

— Не так много, как вы могли бы вообразить — естественно, существует предел, поставленный самой структурой материи. Между прочим, что такое терабайт? Боюсь, я забыл.

— Позор вам! Кило-, мега-, гига-, тера-… это десять в двенадцатой степени байт. Затем петабайт — десять в пятнадцатой —

это столько, сколько я могу себе представить.

— Близко к тому, откуда мы начинаем. Этого достаточно, чтобы сделать запись всего, что любой человек может испытать в течение жизни.

Это было поразительно, но все же не могло так уж удивить. Килограмм желе внутри человеческого черепа был не намного больше, чем пластина, которую Пул держал в руке, и, возможно, не мог сравниться в эффективности с запоминающими устройствами, но зато выполнял так много других функций.

— Но это не все, — продолжал мнемоник. — При некотором сжатии данных можно хранить не только воспоминания, но и саму личность.

— И воспроизвести ее снова?

— Конечно. Прямая обязанность наносборщиков.

Я слышал об этом, но на самом деле никогда не верил, сказал себе Пул.

Когда — то в его столетии казалось достаточно чудесным, что полный жизненный путь большого художника мог быть записан на единственном маленьком диске. А теперь нечто никак не большее по размеру могло содержать и самого художника.

7 Расспросы

— Я счастлив узнать, — сказал Пул, — что, несмотря на все столетия, Смитсоновский институт все еще существует.

— Вы, возможно, его не узнаете, — сказал посетитель, который представился как доктор Алистер Ким, директор отделения астронавтики. — Особенно после того, как он распространился по всей Солнечной системе: основные внеземные экспозиции находятся на Марсе и на Луне, но многие экспонаты, которые юридически принадлежат нам, все еще направляются к звездам. Однажды мы догоним их и вернем домой. Мы особенно стремимся заполучить в свои руки «Пионер–10» — первый искусственный объект, который вырвался за пределы Солнечной системы.

— Полагаю, что я почти догнал его, когда меня обнаружили.

— К счастью для вас — и для нас. Возможно, вы сумеете пролить свет на многие вещи, которых мы не знаем.

— Откровенно говоря, я сомневаюсь, но сделаю все возможное. Я ничего не помню после того, как меня утащила сбежавшая космическая капсула. Хотя в это трудно поверить, но мне сказали, что виноват был ХЭЛ.

— Это действительно так, но это запутанная история. Все, что мы сумели выяснить, записано здесь — приблизительно двадцать часов, но вы, вероятно, можете пропустить большую часть.

— Вы, конечно, знаете, что Дейв Боумен вышел на капсуле номер 2, чтобы спасти вас, но потом был заблокирован вне корабля, потому что ХЭЛ отказался открывать дверь гаража.

— Но почему, ради Бога?

Доктор Ким слегка вздрогнул. Пул заметил такую реакцию уже не в первый раз.

(Нужно следить за своим языком, подумал он. Кажется «Бог» — неприличное слово в этой культуре, нужно спросить об этом Индру.)

— Существовала одна основная ошибка при программировании ХЭЛа — ему передали контроль над всеми аспектами экспедиции, вы и Боумен об этом не знали, но все это есть в записи…