Космическая шкатулка Ирис

Кольцова Лариса

… Открылась дверь в иные времена,/ Незримо и неслышно для других,/ И в том пространстве я опять одна/ Перед наплывом бед и дней глухих./ Холодный воздух беспощадно светел,/ Как палый лист дрожу душой нагой,/И золотом неоценимым ветер/ Шуршит невнятно под чужой ногой /…

Инэлия перебирала как рассыпанные бусины из давно заброшенной, но вдруг найденной шкатулки, чьи-то странные слова странного языка, пытаясь вспомнить, чьи же они? Кому принадлежали? К ней подошла приёмная дочь Икри. Тряхнула светлыми волосами, радостно скаля зубы и красуясь собою, как будто рядом мог быть созерцатель её красоты. Но рядом не было никого. Скорее всего, Икри просто не успела сменить внезапно-праздничный

облик на свой обычный и давно привычный для матери. – Ты заметила, мама, как прекрасен был тот человек…

– Который? Их четверо там было, если не считать Тон-Ата.

– Я говорю о том, кто купался с нами рядом. О светловолосом и юном.

– Остальные тоже на стариков не похожи, – Инэлия, безразличная к слишком уж необычному возбуждению дочери, вновь погрузилась в себя. Дочь уже давно не занимала ни её мыслей, ни её чувств, и разговор об Икри с Тон-Атом возник как-то неожиданно, поскольку сам же Тон-Ат и начал первым. Родного и прежнего отношения к Икри как не было, так и не возникло. Когда Икри избрала себе недостойного человека и сама стала жить недостойно, Инэлия стала к ней почти равнодушна. Живёт рядом какая-то молодая женщина, иногда хлопочет по хозяйству, убирается, готовит, воркует с Хор-Архом, который в своём отношении к Икри так и остался по родному добр, и пусть себе. А Инэлия поняла, что Икри обманула её ожидания, родной по-настоящему не стала. Всегда себе на уме, двойственная, скрытная. Да ведь и прежняя Икри – внучка, рождённая первой дочерью, тоже не была слишком-то близка Инэлии. А правильнее, сама Инэлия не была никому близка и открыта.

«Мама» – обращалась к ней в своей чистой юности приёмная дочь Икри, – «Почему ты никогда не рассказываешь мне о своей жизни»? «Зачем»? – отвечала Инэлия. – «Если жизнь прожита бездарно, то выслушивать постороннему о ней так же непереносимо, как читать бездарные тексты. Точно такое же ощущение, как зубами вязнуть в древесной смоле». «Я не посторонняя», – не соглашалась Икри, – «к тому же, разве ты ела хоть когда древесную смолу»? «Ты же любишь читать», – отвечала Инэлия, – «Ты же у меня девочка необычная и любознательная. Вот и подумай о том, помнишь ли ты о содержании бездарных книг? Нет. Поскольку их и прочитать невозможно. Так и я, не помню ничего». «Не верю я тебе», – обижалась та, кто стала заменой и дочки и внучки. – «Ты просто не хочешь ничего рассказывать, поскольку твоя жизнь была в прошлом очень горестной. Папа Хор-Арх так и говорит. Прости, мама. Я не буду больше тебя одолевать своим любопытством».

– Я тех, других, даже не рассмотрела, – сказала Икри. – А этот мальчик совершенство! Ты так не считаешь, мама?

– Нет. Не считаю. Они все недоразвитые существа. Но тебе будет в самый раз. Только ведь всё одно он тут не останется навсегда. Он рано или поздно покинет наши места ради тех иных пространств, откуда его и забросило. Поскольку их мир более развитый, более светлый и добрый.

– Чего загадывать на всю жизнь? Да и все мы рано или поздно отправимся в иные миры. Туда, куда дорог никто не знает, а всё равно с неизбежностью туда уходит. – Икри присела рядом с матерью, протянула сорванный спелый плод.

Инэлия отпихнула руку дочери, – Кого ты хочешь обмануть? Ты каждый день ждёшь своего негодного аристократа, хотя все аристократы теперь бывшие к их несчастью. К чему тебе этот юный пришелец?

– Я влюбилась с первого взгляда. Я устала быть одной. Я тоже молодая. И давно уже никого я не жду.

– Мне-то не ври, – отозвалась Инэлия. – И вообще, иди домой. Я хочу побыть одна. Здесь.

Дочь ушла. Инэлия тут же забыла о ней, не сопроводив её уход ни единой мыслью о ней. Ни плохой, ни хорошей. Она

опять вслушивалась в то, что оживало в ней.

… Тополь тих в своих мечтаньях/ Сквозь окно при свете лунном/ Мне в глаза глядел печально/ И о чём-то также думал/…

Что такое «тополь»? Или кто? Инэлия того не знала. Она так и не спросила об этом у Ричарда, когда он бормотал ей ночами при свете двух спутников то, что он называл своими «детскими стихами». Чужой язык чужого мира казался мелодией. Ричард! Вот и всплыло это имя! Она вскрикнула от боли, от очнувшегося горя, от любви, воскресшей внезапно и необъяснимо. Она озиралась вокруг со слезами, – они проистекали не из её глаз, а из её прошлого времени. Потому что жуткий день того времени, когда Ричарда убили, высветился неожиданно ярко. Инэлия, стиснув зубы, яростно стала утаптывать зловещее событие в ту тьму, откуда оно и вынырнуло. И утоптав, не дала ему раскрыться во всех его деталях.

Но увидела себя на низкой постели в маленькой белой и пустой комнате. Пахло кровью и резкими лекарственными травами. Она чуяла, что между её ног рана, причиняющая неудобство и тупую, но всё же боль. Рядом возникла повитуха. Женщина дородная, с участливым широким лицом и пахнущая тем же смешанным запахом крови и трав.

– Что у меня там? – Инэлия с ужасом вытянула из-под себя тряпицу в бурых пятнах.

– Как и положено. Послеродовая кровь. Через пару недель всё пройдёт. Скоро твой отец прибудет за твоей малышкой. Ты рада? Твою чудесную дочку воспитают как аристократку. В холе и неге, в сытости и тепле. Ты-то, дурочка, чего от такого отца сбежала? С каким-то, как я слышала, безумным бродягой? Вот отец и рассердился на тебя. А дочку твою примет к себе. Да и тебя, – тут она зашептала, будто выдавала страшную тайну, – возьмёт с собою. Уж и домик тебе расчудесный купил, как я вызнала. К себе в имение, конечно, не пустит, раз ты падшая, а погибнуть тебе не даст. Любит тебя твой отец так, как редко и бывает. Чуть не помешался от счастья, как нашли тебя в какой-то лачуге, где тебя пригрела одна сердобольная вдова…

– Я сильно растерзана родами? – спросила Инэлия.

– Ничуть. У тебя роды лёгкие были, ни одного разрыва не было, и мне не пришлось тебя зашивать. А это больно даже при том, что я даю сильные травы, гасящие ощущение боли. Дочку принести? Отец твой уже нашёл для неё кормилицу.

Инэлия замахала руками. – Нет! Не хочу видеть этого уродца!

– Да ты безумная что ли? – урезонила её повитуха. – Твоя дочка такая чудесная, беленькая, что я таких младенцев не видела ни разу! Глаза ясные, светлые и сияют как звезды! Имя-то ей подобрала?

– Гелия, – прошептала Инэлия. – Мой избранник так хотел её назвать. По имени той звезды, возле которой он родился.

– Это возле какой же звезды он родился? – удивилась женщина. – Да о чём я спрашиваю, коли он не совсем нормальный был. Видать, и тебя заразил своим душевным недугом. Ой, опасно жить с помешанными! Легко и самому помешаться.

– Заладила, дура ты недоразвитая! – ответила ей Инэлия. – Он был совершенство. Или почти совершенство. А вокруг сплошь недоразвитые существа.

– А что я ещё слышала, – повитуха села на постель к Инэлии. – Поскольку ты оклемалась, то я и хотела спросить. – Она обернулась на дверь, словно кого ждала. – Твой отец, так говорят, не отец тебе вовсе. Вернее, ты не его дочь. А только чудом ты завладела обликом его умершей от болезни дочери, чародейством непонятным, чтобы стать тебе аристократкой. Старик-то и помешался от счастья. Принял тебя за воскресшую дочь. А ведь никто не воскресает. Ты сама-то кто? Видать, не случайно ты и спуталась с ненормальным бродягой, что сама такая же ненормальная.