Космическая шкатулка Ирис
Шрифт:
– Не хотел я его гибели! И не я его сгубил, Ландыш. Он сам сотворил то, чему я даже свидетелем не был. И никогда бы он не остался тут. Он воспринимал Паралею, как и тогда в юности. Как временную ссылку.
– Мы жили бы с ним тут лучше, чем было на Ирис. Он нашёл бы себе применение в стране, где так долго жил и чьи тайны были ему открыты хотя бы частично. Он нашёл бы своего сына от Нэи… Но теперь уже не исправишь ничего. Не прокрутишь назад события и не смонтируешь жизнь, как некое видео. Руднэй уже всё знает. Но для него прошлые события, даже раскрытые мною, не означают того, чем они были для всех нас. Ему безразлично всё, кроме того, что он встретил меня.
– Ландыш, – сказал Кук, пытаясь уговорить её не совершать непоправимого и ясно понимая, что не сможет уже ничего. – Девочка, ваше с ним соединение было лишь следствием той самой путаницы, о которой ты и упомянула. Я всегда знал, что твоя
– Кук, ты зачем устроил такую дешёвую импровизацию на тему увещеваний блудной дочери? Да ещё на виду у Руднэя? – спросил долго молчавший Тон-Ат. – Ему без разницы, какими путями она сюда прибыла. Он же не землянин, отягощённый грузом предрассудков, какими загрузила тебя лично психосфера родной планеты, даже если ты и мнишь себя авангардом человечества. Главное, что она и сын Венда стоят рядом. Со мною. Здесь. На Паралее. Пелагея обещала некогда, в чистой юности Венда, подарить ему свою последнюю дочь. Но ведь она не говорила о том, в качестве кого она будет ему подарена. Поскольку и сама не знала. Ландыш должна быть продолжательницей рода того, от кого сама Пелагея потомства не имела. Это и сбылось. И сбудется не раз, не два, а столько, сколько им, Руднэю и Ландыш, того и захочется. Жаль, конечно, что ты их детишек не увидишь.
– А ты? – спросил Кук.
– Я? Как же не увижу! Раз появился стимул жить, так я и буду жить. Кто мог и знать, что моё перемирие с теми, кого Рудольф Венд насмешливо обзывал «Созвездием Рай», состоится при содействии Хагора?
– Разве не при моём участии это свершилось? – спросил Кук. – Причём тут какой-то кагор?
Тон-Ат не оценил его шутки. Попросту её не понял. – После накала стольких трагедий развязка вышла несколько занижено-банальной. Таков уж заданный алгоритм большинства событий. Но это относится только к тебе и ко мне. А уж никак не к молодёжи. Вот мы с тобою прожили разную по её временной длительности жизнь, а вместе приблизились к её обнуляющей черте. И какая разница, что осталось за спиной? Сколько нулей стояло за тем числом, коим обозначался я? Сколько за твоим? Умножь ты сто на ноль или тысячу на ноль, итог один и тот же.
– Мне твоя мистическая математика ни к чему. А я, может, признаю тут не умножение, а сложение, скажем? Тогда твой ноль ни на что и не влияет. Я, то что приобрёл, ни на какой ноль умножать не собираюсь. Всё сложу в ту копилку, в ту информационную ячейку, какая мне и будет дана в моём персональном бессмертии. А ты, вижу, пессимист. Отчего же так?
– От усталости, должно быть. Слишком уж долго среди оптимистов живу.
Владимир и Валерий уже не подошли к Ландыш, поняв, что она с ними на объект не поедет. Чего ради было тратить на неё слова? Костя продолжал топтаться возле камня, где мирно перешучивались два хрыча. Один лысый, другой седовласый. А Ландыш и Руднэй по-тихому, незаметно, а уже успели отчалить на приличное расстояние от всех. Они уходили, взявшись за руки вдоль озёрного берега. Какое-то время Ландыш мелькала своими расшитыми шелками среди кружев кустарников в рост человека. Костя отслеживал только её, не веря в то, что она даже не нашла слов для него персонально, если уходила вот так, насовсем? Правильно Радослав и все прочие считали её недоразвитой. Недоразвитая и есть. Ребёнка собственного с лёгкостью кинула, кукушка бессердечная! Друзей, с которыми столько прожила, перечувствовала, ни во что уже не ставит! Вскоре парочка скрылась среди розовеющих зарослей, на которых висели розовато-бежевые плоды. Костя вытер рукавом со своего лица то, что он предпочёл бы считать потом. Какую-то солёную жидкость, одним словом. Было действительно жарко.
«Искупаюсь»! – решил Костя и махнул рукой братьям и отцу, давая понять, что остаётся тут. Раздевшись донага, ведь тут и не было ни души, поскольку старик довольно быстро и необъяснимо пропал, Костя разминал мышцы перед заплывом. Всё же он невольно оглядел всю видимую окрестность, но старика не было. В аэролёт к отцу и братьям он точно не садился. Его на тот момент рядом не было уже. Да и кто бы
Повернув голову к воде, он замер. Слева, где только что не было ни души, стояли две женщины. Молодая и не очень молодая. Молодая была в белой одежде и с волосами цвета прибрежного и выбеленного песка. Она скручивала длинные распущенные волосы в жгут, как делают женщины перед тем, как собираются искупаться. А не очень молодая женщина была уже идеально беловолосой, какими бывают лишь альбиносы, хотя никаких прочих черт альбиноса в ней не прослеживалось, кроме отсутствия пигмента в волосах. На ней была тёмная, старушечья по небрежности хламида, но белейшие волосы были заплетены в девическую тугую косу. Та выпала из-под её нахлобучки на голове, поскольку женщина без признаков какого-либо возраста, – не старая и не юная, – собиралась ради купания снять с себя одежду. Она была некой аномалией, и Костя обозначил её как «условно немолодая». «Условно немолодая» окинула Костю внимательным ясно-синим взором. Насколько она была не молода, насколько молода, понять было сложно. Это всё равно, что дать на глазок точный возраст какому-нибудь человекообразному роботу. Что-то кукольное и застывшее в чертах её гладко-улыбчивого лица настораживало, но вела она себя как обычная и живая теплокровная женщина. Шустрые и ловкие движения, не считая безадресной и счастливой улыбки, направленной в никуда, говорили о маленькой незнакомке как о человеке, пребывающем в отличной физической форме. Ясно было только, что другая женщина точно пребывает в апогее своего женского расцвета. И лицо у другой незнакомки было очень живое, очень привлекательное и на диво земное. Сколько времени вот так пристально Костя их рассматривал, сказать трудно, они обе делали вид, что тут одни, а его не замечают, будто он невидимка. Очнувшись от невольного созерцания, Костя судорожно принялся натягивать на себя нижние короткие шорты и услышал тихий женский смех. Пока он возился с шортами, женщины без всякого стыда, полностью его игнорируя, разделись донага обе. И понять, кто из них моложе, кто старше, было уже нельзя. Они обе были стройные и молодо-гладкие. Только беловолосая была тоненькая и небольшого роста, а белокурая и высокая, прямая как струна, на которой восторженно заиграли лучи утреннего светила, да так и застыли, не желая покидать места своего восторга. Её несколько странная спутница словно бы ушла в тень, не мешая Косте видеть ту, что и приковала его взгляд к себе, поскольку сильно и внезапно напомнила ему Ландыш. Костя стоял долго, наблюдая, как она вошла вслед за миниатюрной «условно немолодой» своей спутницей в озеро. Дойдя до уровня, когда вода скрыла её прекрасную тугую грудь, она поплыла до того быстро, что можно было подумать, что они обе играют в некое состязание по плаванию. Так же быстро плавала и Ландыш.
До восхождения светила в его апогей было пока далеко, но день обещал быть предельно жарким. Надо было торопиться. И Костя, чуть поодаль от женщин, вошёл в обжигающе ледяную воду. После раскалённого уже дня, чуть ближе к вечеру, сюда придут остальные, – отец, братья, Вика с малышкой. Вода будет теплая, но всё такая же, ярко-бирюзовая. Виталина будет плескаться на мелководье, и её звонкий чистый голосок – дар ей от матери, пойманный уникальным эхом, живущим где-то тут поблизости, будет долго звенеть надводными колокольчиками по всему периметру озера. Он поплыл. Как-то подозрительно быстро он уже не думал о Ландыш, а только о встреченных незнакомках. Особенно о высокой и уж слишком не по местному белокурой девушке. Как они сюда попали? Пришли той самой загадочной тропой, по которой и удалился старик в свою столь же загадочную местную обитель?
Инэлия уже облачилась в свою тунику, а Икри ушла собирать плоды в захваченную плетёнку. Небесный светловолосый пришелец ушёл раньше, чем Инэлия с дочерью успели переплыть самую узкую часть озера. Пока они отдыхали на том берегу, пока вернулись, на бело-голубоватом песке пляжа появился ещё некто. Высокий старик в тёмно-сером одеянии. Инэлия сразу узнала Тон-Ата. Он выжидал, пока она останется на берегу одна. А когда Икри скрылась в прибрежной фруктовой роще, он подошёл сам. Сел на кромку пляжа, на сизый травяной покров. Инэлия успела заметить, как сильно он постарел. Как уже нелегко ему держать свою прежнюю стать. Сев, он опустил плечи, нагнул седовласую голову.
– Как там Хор-Арх? – спросил он, не глядя на Инэлию.
– Как и прежде. Он бодр и деятелен. Его любят люди, которых он лечит от недугов, а это в свою очередь даёт и ему жизненную подпитку.
– Что же, – сказал он, – вы нашли свою спасительную тень под палящими лучами чужбины. Это хорошо.
– Как твой сын?
– Отлично, Инэлия! Настолько отлично, что ты и не представляешь. Ему сегодня был передан дар – Кристалл, прежде принадлежавший Рудольфу Венду, а ещё раньше твоему Хагору. Это был также знак окончательного примирения. Я прощён, Инэлия.