Космическая шкатулка Ирис
Шрифт:
Ола опять его не поняла, – О каких лягушках и царевичах речь?
– Я рассуждаю вообще, метафорически, – пояснил он и добавил, – Икри тоже путешественница и тоже лягушка-царевна.
– Лягушка? – переспросила Ола, не поняв такой странной метафоры. – Разве Икри настолько в твоих глазах неприглядна? Или все ваши женщины небесные красотки, до которых нам и не подняться, как ни тянись на своих цыпочках?
– Она краше любого из моих образов, что я намечтал себе когда-то в юности, – ответил он, – Исключая разве что Ландыш. Икри знает о Ландыш, но поскольку та главный персонаж не моей сказки, то и ничего. Хотя да. Икри ревнива, как и все женщины.
– Ландыш? Так это женщина? Уж не та ли, что
– Имя изменено в силу местных традиций. Только муж знает её настоящее имя. А ещё я.
– Так почему же твоя Икри не стала твоей царевной? Или та другая, настоящая царица нашей земли, так и не допустила до твоего сердца никого, кто не она? Она, по-видимому, коллекционирует пленённые души? Ради забавы?
– Ландыш – царица моей души? Да ведь она не ради меня скинула свою обыденную маскировку. Я же говорю, она живёт в чьей-то чужой уже сказке. Я отпустил все свои прошлые воспоминания в далёкое плавание по реке забвения.
– Ничего ты не отпустил. И всё же твоя Икри счастливейшая из женщин, если рядом с нею такой человек, как ты, Кон-Стан. Она, поверь мне, того заслуживает. Не верь ничьим наветам, если они когда касались или коснутся твоих ушей. Не могу ничего сказать о твоей Ландыш, но как я наслышана, Руднэй не тот человек, что способен дать женщине подлинное счастье. Он чрезмерно рассудочен, высокомерен, а навалившаяся глыба власти и ответственности за страну окончательно поглотила все его мысли и чувства, не исключая и глубоко личных. Боюсь, что на долю твоей прежней возлюбленной остался только самый куцый хвостик, как говорит моя мама Ифиса. Она видела Руднэя лишь раз, но и того ей хватило, чтобы составить мнение о его психотипе. Человек он очень непростой и многосложный, но из тех, кто не выделяет на женщин никогда и ничего ценного из богатства своей души. Он мыслит глобально, и все свои наличные ресурсы тратит на дела управления. Жена лишь для производства потомства, а не для душевного общения. Он в нём и не нуждается. Его воспитатель, заменивший ему отца, сделал из него мыслящую машину, каковым является и сам. Он поднял его на такой уровень сознания, на такую вершину, где простые, но тёплые человеческие чувства превращаются в ледники. Там разреженный воздух, потому он и обречён там на одиночество. Твоя возлюбленная, увы, также обречена на вечное заточение в своей домашней башне, пусть она и хрустальная.
– Да не была она никогда моей возлюбленной! – Кон-Стан заметно вздрогнул. Он как-то сразу поверил речам Олы, и участь неизвестной бывшей его соотечественницы вызвала в нём жалость на грани страдания. Он был непосредственный как юный мальчик, хотя являлся вполне себе зрелым мужем по виду и возрасту. – Я был всего лишь по-мальчишески и безответно в неё влюблён. Она была последней возлюбленной Венда, а не моей. Мы с ней всего лишь дружили.
– А как же Нэя? – оказывается, Ола имела в себе неисчерпаемый потенциал удивления, поскольку она встала на месте и не двигалась сама по себе вглубь открывшегося пространства горы, увлекаемая туда Константином.
– Нэя? Я о ней ничего не знаю. Кажется, одна из жён Венда погибла на каком-то далёком космическом объекте. Возможно, ею и была та Нэя.
– У вас там мужчины имеют много жён?
– По-всякому бывает у нас, как и у вас. Жёны-то следовали в порядке очерёдности, сменяемости, так сказать. По мере того, как или уходили сами, что у нас не возбраняется, или ещё что случалось. Разлюбили, рассорились, не сошлись характерами, удалились слишком далеко друг от друга. У нас свобода взаимоотношений, а не так, чтобы одновременно всем жёнам сидеть в гаремах.
– В каких гаремах?
– Ну, я не знаю слова-аналога в вашей речи для обозначения того места, где живут жёны многожёнцев.
–
– Всё правильно излагаете, знаток всевозможных законов, засмеялся Константин. – Вы разговариваете со мною так, будто я ваш сын. И настолько убедительна ваша материнская власть надо мною, что я, видите, всего себя вам и выдал. Вы уж при Икри только не затрагивайте подобных тем.
– Не учи меня, сынок. Я не окончательно выжила из ума.
Так вот как! Оказывается, и Нэи давно нет, как и Арсения. Такие сведения удваивали груз переживаемых Олой мгновений. Однозначно назвать их тяжёлыми она бы не смогла. Ведь сведения были всякие, в том числе и радостные. Её сын свободен, а она в одночасье стала бабушкой трёх внучат. У неё закружилась голова, и возник ощутимый спазм в области желудка. Она поняла, что не сможет есть в гостях, куда её любезно приглашают. В ней наличествовал несомненный нервный перегруз. Константин сразу это понял по её побледневшему лицу. Он как-то ловко и быстро сунул ей в рот маленькую прозрачную и безвкусную горошинку, после чего женщина ощутила мгновенное успокоение и приятную тишину всего, что её окружало.
Им навстречу вышла высокая красавица Икри, чьи светлые волосы венчали её лоб подобием царской короны, а одежда была невзрачной и зеленоватой, как и положено лягушачьей коже. Икри была в мужских штанах и в мужской же рубахе. На ногах высокие ботинки.
– Здравствуй, Ола, – произнесла она без всякого удивления или же умело его скрыла. – Прошу к нашему столу. – И она сделала лёгкий наклон головы навстречу неожиданной гостье.
Они проследовали сквозь странную и пустынную геометрию бесконечных помещений, прежде чем оказались в маленькой и уютной комнате, в которой было самое обычное окно! Открывающее вид на дивный утренний лес, а вовсе не на вечерние тёмные массивы гор, как должно было бы быть. Опережая её удивление, Икри засмеялась и сказала, – Ола! Это не настоящее окно. Это вроде миража. Картинка.
– Да ведь она шевелится и звучит по-настоящему! – Ола подошла совсем близко и тронула окно, ощутив, как и положено, скользкую поверхность стекла. – Я слышу приглушённое пение птиц за стеклом.
– Нет тут ни стекла, ни птиц, – сказал Кон-Стан и нажал на какую-то малюсенькую пластиночку. Тотчас же перед Олой возникла серовато-белая стена. Начисто пустая. И помещение стало скучным и совсем уж тесным.
– Верни, – потребовала Ола, и когда он вернул мираж, она ощутила облегчение. Долго рассматривала она чудесный пейзаж, где господствующим цветом был зелёный, а небо над пробуждающимся и нереальным миром было розовато-перламутровым. – Кто придумал такую живую картину? Ты? – обратилась она к Кон-Стану.
– Нет. Тут много завалялось всякого…
Ола не стала уточнять. – Пока мы шли через все эти рукотворные, не знаю, как их и назвать, пещеры, меня не покидало ощущение, что там, в их запутанной бесконечности, кто-то должен обитать. Явно обитает! А ты говоришь, что нет призраков.
– Нет тут никаких призраков, – повторил он упрямо, а Икри добавила, – Тут вполне могут быть обитатели и гости. Чтобы ты понимала, Ола, в нашем мире полно пришельцев из числа тех, кто тут когда-то жили или просто гостили. Не все они покинули нашу Паралею. Да и потомков своих оставили здесь достаточно. – Икри отвечала без всякой шутливости, серьёзно. При этом она расставляла по поверхности кубического столика прозрачные тарелочки розоватого и золотистого цветов.