Космическая тетушка
Шрифт:
– Меня совершенно не мучает совесть, – сказал он Бугго. – Редкостная гадина был этот Нагабот.
Бугго рассеянно кивнула. Банковская страница в ее планшетке претерпевала стремительные изменения, цифры обезумели, сменяя друг друга; вспыхивали поступления, чуть сползали назад после вычитания процентов, опять наращивали массу и наконец замерли в виде «окончательного баланса» в два миллиона четыреста восемьдесят две тысячи экю.
Бугго сунула планшетку в сумку, глянула на небо и опять подумала об Алабанде и Островах. Она вспоминала о них целый
– А где Охта Малек? – спросила она вдруг.
Ответа ей не дали, потому что этого никто не знал.
Калмине, пьяный от мыслей о богатстве, ушел к себе в каюту – переживать новое состояние и строить планы. Хугебурка пошатывался от усталости и ненависти к людям. Бугго отправила его на корабль – проверять готовность «Ласточки» к полету. У нее оставались еще дела с Алабандой. Хугебурка посмотрел вслед своему капитану – как она быстро, бойко бежит на высоченных каблуках, в платье из белых и синих лент, местами сшитых так, чтобы из них надувался пузырь, а местами свободно болтающихся, – и вдруг ему стало очевидно, что однажды она уйдет навсегда. Это было мгновение предельной ясности, от которого стало больно, а после все смазалось, сменилось усталостью и новыми заботами, и Хугебурка зашагал на корабль.
Алабанда носил Бугго на плечах, грузно ступая вместе с нею по чуть качающейся мостовой. Она держалась за его густые волосы, то и дело склоняясь к огромному, жесткому уху, из которого торчала шерсть, чтобы сказать в эти поросли что-нибудь специальное для Алабанды.
– Я был у Острова совсем близко, – гудел Алабанда, уже снова пьяный, безрассудный. – Там не было атмосферы, там не могло быть ничего – голый камень в пустом пространстве, а вокруг мерцание. И вдруг, на мгновение, я увидел там все.
…Пустота сменилась видением сада. И там стояла женщина, одетая крыльями, а в ручье, у ее ног, текла тишина. Невесомое, бесплотное пламя охватило сердце Алабанды, и он отправил на Остров челнок, но челнок прошел сквозь плоть метеорита и сгорел, а камень в космосе вновь был голым и бесплодным.
– Боже! – кричал Алабанда, шагая с Бугго на плечах по ночной Бургарите. – Боже, эта тишина!..
– Разве смерть – не тишина? – спросила Бугго, рассеянно озираясь по сторонам: один за другим наливались синеватым светом фонари, усугубляя темноту густых небес.
– Та тишина была жизнью, – сказал Алабанда, снял с ноги Бугго туфлю и запустил ею в какого-то расфуфыренного голодранца, который вдруг остановился, завидев губернатора, и нехорошо сверкнул глазами. Получив каблуком в висок, голодранец медленно взялся обеими ладонями за лицо и сел на мостовую.
И тотчас из темноты послышался вопль, как будто там только и дожидались этого мгновения.
Бугго насторожилась, тронула Алабанду за волосы.
– Идемте туда.
– Нас ждут, – напомнил он.
– Нет. – Бугго взбрыкнула ногами. – Мне надо туда. Туда! Ясно? – И потянула губернатора за жесткую прядь.
Алабанда
Улица, тесно застроенная домами, расступилась, обнажая ярко освещенный двор. В глубине его находилась какая-то плоская, как будто размазанная по земле постройка. Во дворе в странных позах застыли разные статуи, в основном железные, но были и каменные; а подойдя поближе, можно заметить рядом и людей, таких же искаженных и вывернутых, как эти причудливые произведения искусства. Люди метались среди статуй, смешивая свои тени с их колеблющимися тенями, и кричали. А громче всех орал кто-то простертый у подножия железной бабищи с большим овальным отверстием между тонкими треугольными грудями.
Алабанда присел на корточки и выпустил Бугго на землю. Бедра женщины и ленты ее платья скользнули по щекам Алабанды, когда она сползала с его плеч. Хромая, в одной туфле, Бугго подбежала к лежащему и сильно ударила кулаком по голове какого-то человека, который, дурак, попытался ей помешать.
Охта Малек, с расквашенным лицом, валялся, пачкаясь, греб ногтями землю и вопил:
– Не пойду!
Потом он вдруг увидел своего капитана – лицо бледное, с красным пятном от светящего сбоку фонаря, – и вытаращил на нее глаза, мутные от горя.
– Сука! – зашипел, заплевался Малек. – Не пойду! Здесь сдохну!
Из полумрака двора опять скакнул кто-то и, изловчась, пнул Малька в бок. Он перекатился и снова заорал, пуская изо рта слюни и пену.
– Стоять! – вне себя крикнула Бугго, заметив, как в полумраке появился красный глазок лучевика. – Это мой человек, я его забираю!
Желтая нитка луча вмиг прошла через пространство двора. Бугго упала рядом с Охтой.
– Алабанда! – позвала она, чуть оторвав лицо от земли.
– Алабанда! Алабанда! – забился Малек, стукаясь затылком и скулой и с маху опуская наземь пятки. – Только он! Всегда он! Алабанда! Алабанда!
Он повернул голову и попытался укусить Бугго за локоть.
В темноте грохнул взрыв – непонятно, что и где взорвалось, но несильно, хотя у Бугго заложило уши, – а затем Алабанда заревел:
– Перестреляю! Вон!
Мостовая, еще не успокоившаяся после взрыва, мелко затряслась, как будто именно ее перепугали угрозы Алабанды. Бугго и Малек остались во дворе одни.
– Идем, – сказала Бугго своему механику, – они сбежали. Пойдем на «Ласточку».
– Ненавижу тебя, – прошептал ей Охта и заплакал горько и безутешно.
Бугго растерянно смотрела, как он возит грязь ладонями по мокрому лицу, а после стремительно наклонилась и поцеловала его щеки и глаза.
– Идем, Охта. Пошли домой.
Он замер, испытующе глядя на капитана, вздохнул глубоко, до самой своей маленькой утробы, и, поверив, встал на ноги. Охту сильно качало, но он не падал.
Алабанда в темноте кому-то свистел. Грохоча и вихляя прицепом, подъехал погрузчик.
– Гони к «Ласточке», – велел Алабанда, заглядывая в кабину. – Погоди, возьми тут двоих.