Космонавты живут на земле

Семенихин Геннадий Александрович

– И-и, сокола какого загубили! Такой молоденький. Летчик. Фуражка такая голубенькая…

Сергей беспомощно задвигался на носилках, сипло спросил:

– А девочка… девочка как?

Молоденькая женщина в голубой косынке протиснулась к нему с белобрысой девчушкой на руках, рыдая, воскликнула:

– Родненький… милый ты наш. Аленушку спас, а себя не пожалел. Как же нам благодарить-то тебя!

Девочка с ее рук растерянно улыбалась:

– А я жи-ва, дядя. Только испугалась. И мячик целый.

– Мячик цел – это хорошо, – вздохнул с облегчением Ножиков, –

а вот я, кажется, нет…

Голубое небо над его головой снова померкло.

Позже майор увидел уже высокий выбеленный потолок и понял, что он в госпитале. Сквозь мутную пелену обморока временами пробивалась действительность. Над ним склонилось лицо Виталия Карпова, затем увидел сведенные болью глаза генерала Мочалова. У Виталия смешно шевелились усики. Бледные губы генерала выдавливали какие-то мучительные слова, но Сергей их не слышал. Свет опять начал меркнуть, и Сергей, впадая в забытье, воспринял лишь один, ему незнакомый, с хрипотцой голос:

– Состояние тяжелое, товарищ генерал. В рубашке майор родился, чтоб живым из такой переделки выйти. Сотрясение мозга, перелом обеих ног. Сделаем все…

* * *

Поздно ночью на квартире у Алексея Горелова зазвонил телефон. Еще сонный, космонавт босыми ногами прошлепал к телефону, снял трубку.

– Говорит Мочалов. Вы мне очень нужны. Сможете быть минут через двадцать у меня в кабинете?

– Слушаюсь, товарищ генерал.

Над погрузившимся в сон городком космонавтов стояли плотные сумерки. Как это и бывало всегда, после двенадцати ночи по приказу коменданта Кольского на всех аллейках выключался свет, лишь центральная дорога от проходной к штабу освещалась всю ночь. Алексей прошагал в кромешной тьме до широкой клумбы. Во всем штабе светились только два угловых окна – кабинет командира части. В пустом коридоре гулко отдавались шаги.

Генерал встретил Горелова сдержанно, жестом указал на придвинутое к столу мягкое кресло. Был спокоен, но так и пробивалась сквозь это спокойствие усталость. Из раскрытой бутылки боржоми поднимались веселые пузырьки. Мочалов локтями уперся в стол, ладонями обхватил седеющие виски. Потом, стряхивая оцепенение, выпрямился в кресле. Поискал среди разбросанных на столе бумаг желтый конверт.

– Это я сегодня получил, Алексей Павлович. И знаете, от кого? От Кузьмы…

– От полковника Ефимкова? – встрепенулся Горелов.

– Ну, для вас от полковника Ефимкова, – покровительственно согласился генерал, – а для меня от Кузьмы просто. Пишет, что Соблоевка стоит на прежнем месте, летают без катастроф, ваши друзья уже поднялись на ступеньку выше: кто командиром звена стал, кто заместителем комэска.

– Там прекрасные ребята, товарищ генерал, – одобрительно подхватил Алексей, – да и мне в Соболевке прекрасно жилось.

– А разве у нас хуже?

– Нет, товарищ генерал. Но я твердо уже уяснил разницу между летчиком и космонавтом.

– В чем же она, по-вашему, заключается?

– В том, что летчик живет в воздухе, а космонавт на земле.

Мочалов сосредоточенно потер переносицу.

– Не понимаю.

– Так это ж очень просто, –

оживился Горелов, – в авиации я летал иногда ежедневно, иногда через день. Там я жил в воздухе. А здесь, чтобы когда-то провести в космосе ограниченный отрезок времени, я живу и работаю на земле, потому что наши тренировочные полеты и сравниться не могут с теми, какие я выполнял у Кузьмы Петровича.

Уголками губ Мочалов улыбнулся:

– И это вас разочаровывает?

– Нет, товарищ генерал! – воскликнул Алеша. – Какое может быть разочарование, если сбывается заветная мечта… мечта всей моей молодости да и вообще – жизни!

Генерал недоверчиво покачал головой:

– А вот Кузьма не верит. Спрашивает, не испортил ли я вам биографии. Смотрите, что накалякал: «У меня бы Алешка Горелов уже в комэсках ходил. А вот что он делает у тебя – одному богу известно. Не лучше ли синицу в руках, чем журавля в небе?» Как вы считаете, Алексей Павлович?

На голове Горелова шевельнулись кудряшки.

– Я свою синицу намерен в космосе словить.

Мочалов положил конверт на прежнее место.

– Любит он вас, Алексей, вот и беспокоится о судьбе. Вы ему обязательно напишите, если давно не писали. К старости мы все становимся несколько сентиментальными, и знаете как радуешься письму от бывшего подчиненного, которого ты уважал, а может, и больше – любил! Пусть не всегда ему сразу ответишь, но какая искорка западает в душу!

– Я напишу. Завтра же напишу, – охотно заверил Горелов.

В глазах его уже совсем растаяли признаки сонливости. Вся фигура старшего лейтенанта выражала крайнее ожидание. Алеша прекрасно понимал, что если Мочалов разбудил его среди ночи, то вовсе не для того, чтобы цитировать письмо Ефимкова. Это он мог бы сделать и в другое время. Горелов ждал, генерал медлил. Наконец заговорил, устало покосившись на часы:

– Вы, разумеется, знаете, какие две беды обрушились на наш отряд.

– Неприятность с майором Костровым и авария с Ножиковым?

– Вот именно, Горелов. Только потому я вас и вызвал.

Алексей пожал плечами:

– Какая же связь между этими двумя несчастиями и нашим ночным разговором?

– Сейчас поймете. – Генерал вышел из-за стола и, заложив руки за спину, медленными шагами стал прохаживаться по кабинету. Ковер скрадывал звуки шагов. Алексей беспокойно следил за генералом. Мочалов остановился и потянулся, сбрасывая усталость.

– Все, что вы сейчас услышите, должны знать лишь вы. Это первое обязательное условие. Сергей Ножиков позавчера вечером был утвержден кандидатом на космический полет, намеченный на осень нынешнего года. Две переломанные ноги и сотрясение мозга, по-видимому, на год выведут его из строя. Это раз. Майор Костров, его дублер, а возможно, и второй пилот, тоже под угрозой. Я верю, что все страхи перед экстрасистолой – раздутая шумиха. Но чтобы нам отстоять его место в строю космонавтов, для этого также понадобится время, и заменить Ножикова в этом году Костров вряд ли уже сможет. Значит, нужны новые кандидатуры. Вместо Ножикова – майор Субботин, вместо Кострова – старший лейтенант Горелов.