Космос, нервная система и шмат сала
Шрифт:
— Для детей, — серьезно сказала Марфа.
Антип не ждал, что она поддержит разговор. Обычно она обрывала его болтовню каким-нибудь обидным замечанием.
— Для детей? — Антип оживился. — С одной стороны, правильно, конечно, а с другой — нет, неправильно.
— С какой стороны неправильно?
— С той, что не только для детей надо жить. Надо и самим для себя немножко.
— А чего бы ты для себя-то делал?
Антип не сразу нашелся, что ответить на это.
— Как это «чего»? Нашел бы чего… Я, может, в музыканты бы двинул. Приезжал ведь тогда человек из города, говорил, что я самородок. А
— Перестань уж!.. — Марфа махнула рукой. — Завел — противно слушать.
— Значит, не понимаешь, — вздохнул Антип.
Некоторое время молчали.
Марфа вдруг всплакнула. Вытерла платочком слезы и сказала:
— Разлетелись наши детушки по всему белу свету.
— Что же им, около тебя сидеть всю жизнь? — заметил Антип.
— Хватит стучать-то! — сказала вдруг Марфа. — Давай посидим, поговорим про детей.
Антип усмехнулся, отложил молоток.
— Сдаешь, Марфа, — весело сказал он. — А хочешь, я тебе сыграю, развею тоску твою?
— Сыграй, — разрешила Марфа.
Антип вымыл руки, лицо, причесался.
— Дай новую рубашенцию.
Марфа достала из ящика новую рубаху. Антип надел ее, подпоясался ремешком. Снял со стены балалайку, сел в красный угол, посмотрел на Марфу.
— Начинаем наш концерт!
— Ты не дурачься только, — посоветовала Марфа.
— Сейчас вспомним всю нашу молодость, — хвастливо сказал Антип, настраивая балалайку. — Помнишь, как тогда на лужках хороводы водили?
— Помню, чего же мне не помнить? Я как-нибудь помоложе тебя.
— На сколько? На три недели с гаком?
— Не на три недели, а на два года. Я тогда еще совсем молоденькая была, а ты уж выкобенивался.
Антип миролюбиво засмеялся:
— Я мировой все-таки парень был! Помнишь, как ты за мной приударяла?
— Кто? Я, что ли? Господи!.. А на кого это тятя-покойничек кобелей спускал? Штанину-то кто у нас в ограде оставил?
— Штанина, допустим, была моя…
Антип подкрутил последний кулочок, склонил маленькую голову на плечо, ударил по струнам… Заиграл, И в теплую пустоту и сумрак избы полилась тихая светлая музыка далеких дней молодости. И припомнились другие вечера, и хорошо и грустно сделалось, и подумалось о чем-то главном в жизни, но так, что не скажешь, что же есть это главное.
Не шей ты мне, Ма-амынька, Красный сарафа-ан, —запел тихонечко Антип и кивнул Марфе. Та поддержала:
Не входи, родимая, Попусту В изъян…Пели ни так чтобы очень стройно, но обоим сделалось удивительно хорошо. Вставали в глазах забытые картины, То степь открывалась за родным селом, то берег реки, то шепотливая тополиная рощица припоминалась, темная и немножко жуткая… И было что-то сладко волнующее во всем этом. Не стало осени, одиночества, не стало денег, хомутов…
Потом Антип заиграл веселую. И пошел по избе мелким бесом, игриво виляя костлявыми бедрами.
Ох,Он стал подпрыгивать. Марфа засмеялась, потом всплакнула, но тут же вытерла слезы и опять засмеялась.
— Хоть бы уж не выдрючивался, господи!.. Ведь смотреть не на что, а туда же.
Антип сиял. Маленькие умные глазки его светились озорным блеском.
Ох, Марфа моя, Ох, Марфынька, Укоряешь ты меня за напраслинку!— А помнишь, Антип, как ты меня в город на ярманку возил? Антип кивнул головой.
Ох, помню, моя, Помню, Марфынька! Ох, хаханечки, ха-ха, Чечевика с викою!— Дурак же ты, Антип! — ласково сказала Марфа, — Плетешь черт те чего.
Ох, Марфушечка моя, Радость всенародная…Марфа так и покатилась:
— Ну, не дурак ли ты, Антип!
Ох, там, ри-та-там, Ритатушеньки мои!— Сядь, споем какую-нибудь, — сказала Марфа, вытирая слезы.
Антип слегка запыхался. Улыбаясь, смотрел на Марфу.
— А? А ты говоришь: Антип у тебя плохой!
— Не плохой, а придурковатый, — поправила Марфа.
— Значит, не понимаешь, — сказал Антип, нисколько не обидевшись за такое уточнение. Сел. — Мы могли бы с тобой знаешь как прожить! Душа в душу. Но тебя замучили окаянные деньги. Не сердись, конечно.
— Не деньги меня замучили, а нету их, вот что мучает-то.
— Хватило бы… брось, пожалуйста. Но не будем. Какую желаете, мадемуазельфрау?
— Про Володю-молодца.
— Она тяжелая, ну ее!
— Ничего. Я поплачу хоть маленько,
Ох, не вейти-ися, чайки, над морем,— запел Антип.
Вам некуда, бедненьким, сесть. Слетайте в Сибирь, край далекий, Снесите печальну-я весть.Антип пел задушевно, задумчиво. Точно рассказывал.
Ох, в двенадцать часов темной но-очи Убили Володю-молодца-а. Наутро отец с младшим сыном…Марфа захлюпала.
— Антип, а Антип!., Прости ты меня, если я чем-нибудь тебя обижаю, проговорила она сквозь слезы.
— Ерунда, — сказал Антип. — Ты меня тоже прости, если я виноватый.
— Играть тебе не даю…
— Ерунда, — опять сказал Антип. — Мне дай волю — я день и ночь согласен играть.
Так тоже нельзя. Я понимаю.
— Хочешь, чекушечку тебе возьмем?